Я спрашиваю: «И что все это значит?» – «А это значит, что все предметы, лежащие на столе, должны стать серебряными». Он развернул тряпку, в которой лежал слиток. В том, что он серебряный, я не сомневался с той секунды, как его увидел, но отлит он был кустарным способом. «Начнем с простого, – сказал он. – Сначала отольете мне пулю, потом гвоздь. Если они мне понравятся, то сделаете пузырек, потом портсигар с этой картинки, следом орден с другой репродукции. Он должен быть достоверным по всем статьям». И эти часы. Пожалуй, единственная достойная вещь.

Женские часики, швейцарские, дорогие, фирмы «Шепард», но в металлической оправе. «Сделайте для них серебряную оправу и браслет». – «Почему вы решили, что я возьмусь за вашу работу? Могу принять заказ на изготовление портсигара, часов, но для ордена нужна соответствующая эмаль, перламутр. А гвозди и пули – не мой профиль. Вы за кого меня принимаете?» – «За исполнителя. Сядь на стул и слушай меня, старик!». Он сказал это так, что у меня подкосились ноги, и я сел. Хорошо еще, что мимо стула не промахнулся. Сильная личность, ничего не скажешь. Давил на меня, как пресс.

Он достал из кармана маленькую коробочку, в которой обычно дарят колечки дамам, и, открыв ее, поставил на стол. «Это твой гонорар. Получишь его, после того как сделаешь все, что я тебе заказал». Вы знаете, у меня язык прилип к небу. В коробочке лежало подлинное клеймо Фаберже. Я знал, что они еще существуют в природе, но видел только на иллюстрациях. Вы должны меня понять. Я способен делать вещи не хуже мастеров великого Фаберже, но они никогда не будут вызывать такого восторга. И дело не в таланте и не во вкусе. Все дело в нашем снобизме. Стоит человеку увидеть это клеймо, и любая безделушка приобретает статус шедевра. Всем важен лейбл, этикетка, фирма, а не товар. Настоящих ценителей – единицы, в России их по пальцам можно пересчитать. Нет пророков в своем отечестве. Я не мог устоять.

Ведь для художника важно признание, пусть даже под чужим именем. Робер Броссен умер в тюрьме как преступник, но до сих пор никто не может отличить настоящих Гогена, Лотрека, Ван-Гога от броссеновских, которые продолжают висеть в Лувре и других галереях и частных коллекциях. Последний свой шедевр он подарил начальнику тюрьмы, и он признан лучше оригинала. В этом все дело.

– Что было дальше?

– Он приходил еще три раза. На следующий день забрал пулю и гвоздь, через неделю портсигар и еще через две недели часы и орден. Клеймо и оставшееся серебро он оставил мне. С тех пор я его не видел.

– Значит, он был у вас в последний раз около двух недель назад?

– Да, двадцать первого сентября. Я спросил его: «Зачем вам серебряные пузырьки и гвозди? Эти предметы не имеют никакой ценности». Он ответил: "Это не предметы. Это орудия убийства. Чуть позже они превратятся в предметы под названием «улики». На этом наше знакомство закончилось.

– Вы можете описать его внешность?

– Я себе уже задавал подобный вопрос. Пытался вспомнить его, но не смог. Доходишь до какого-то места, и память начинает буксовать. Одежду помню, имя помню, а вместо лица возникает какая-то серая масса. Я даже голос его запомнил, голос человека, не терпящего возражений.

– Но он сказал вам правду. Все эти предметы не что иное, как орудия убийства, и уже превратились в улики. Каждый сыграл свою роль, кроме ордена, часов и гвоздя. По поводу ордена я уже знаю, кому он готовит погибель. Можно от вас позвонить?

– Ради Бога!

Трифонов подошел к телефону и набрал нужный номер.

– Подполковника Крюкова. Трифонов говорит.

– Извините, Александр Иваныч, но подполковник на выезде. Капитан Забелин обнаружил труп артиста Костенко.

– Какой адрес?

– Маросейка, двенадцать.

– Ну вот, и орден сыграл свою роль орудия убийства!

Ахвледиани ничего не понял. Вероятно, следователь тоже показался ему сумасшедшим. И куда только этот мир катится?!

* * *

О чем можно беспокоиться с таким лицом, когда тебя и мать родная не признает. Сломанный нос превратился в картошку, а белки глаз, залитые кровью лопнувших сосудов, потеряли цвет и форму. Точнее сказать, приобрели форму чемпиона Монголии по обжорству. Веки выпирали вперед бровей на пару сантиметров. Два ярких фингала вместо щек и разбухшие губы, словно их пытались накачать воздухом вместо колесных шин. Одним словом, красота неописуемая плюс ободранные коленки и рваный плащ.

Итак, одна из самых красивых актрис модного московского театра добралась до столицы. Пешком, как вы догадываетесь, да еще лесочком, где был потерян первый каблук и сломан второй, умышленно, для равновесия. Вот такое чудо попыталось украсить столицу, вид которой и без того портила тусклая безрадостная погода. О чем она думала, никто сказать не может, и сама Анюта в том числе. Голова не работала. Просто женщина встала и пошла. А что делать-то? И жить хочется, и пить, и есть, и даже спать. Все то же самое, что свойственно любому живому существу, не умеющему думать.

Около полудня Анна очутилась у метро «Войковская». Вряд ли название станции имело для нее значение. Ее интересовал любой вещевой рынок. Купить что-либо на мелочь в кармане невозможно, а вот продать кое-что она могла. Четверо парней в кожаных куртках кавказской внешности стояли неподалеку от входа и топтали асфальт вокруг себя. Сейчас она их не боялась дай Бог, чтобы они ее не испугались.

– Кто тут из вас товаром интересуется? – спросила Аня осипшим голосом.

– Это ты себя товаром называешь? – спросил один коротышка, ломая русские слова, и все разом захохотали.

– Вот это.

Анна вынула из кармана револьвер, но без глушителя, и положила на ладонь. Точный размер женской руки. Сначала ребята отпрянули, потом осмелели.

– А ну дай глянуть!

– Аванс сто баксов – и смотри. Покупаешь – еще двести, и прощай.

– Газовый?

– Да, только газ – свинцовый, твою черепушку насквозь прошибет.

– Дорого.

Второй спросил:

– А патроны есть?

– Четыре штуки. А иначе за гроши не отдавала бы.

Тот, что повыше, достал из кармана деньги – рубли, марки и доллары. Выудил сотню и протянул женщине. Она отдала ему револьвер. Тот прикрыл его полой куртки и долго рассматривал.

– А где патроны?

– А где еще две сотни?

Анна вынула руку из плаща и разжала ладонь. На ней лежали четыре сверкавших патрона.

– За двести возьму.

– Только что и у кого, я не знаю, – грубо ответила Анна. – Я тебе не пугач предлагаю, а серьезную машину. Или думаешь, не продам?

– Ладно. Двести и тысяча рублями. Больше не дам. Дороже трехсот я сам его не продам. Смысла нет рисковать.

– Гони деньги.

Торг состоялся, и они разошлись мирно.