Чтобы свести концы с концами в государстве третьего Кима, матери пришлось забрать Чуна из школы: она успела окончить только начальную.

Вместо школы несколько раз в неделю во время посевной и осенней страды, а между ними – для рыхления и прополки Чуна ходила с матерью на их скромный клочок земли на горном склоне в трех часах пути от дома. Там они выращивали кукурузу. Уходили из дому без завтрака, около четырех утра, чтобы примерно к семи оказаться на месте. Формально земля принадлежала государственной свиноферме, но директор фермы сдал ее в аренду малыми наделами местным жителям вроде госпожи Чо – за приличную цену. Госпожа Чо, миниатюрная дама с навсегда отпечатавшимся на лице страданием, платила директору свинофермы 200 кг зерна за год аренды участка. Разумеется, директор не сдавал этот доход государству и Ким Чен Ыну на его «социалистический рай». Как и все остальные, он продавал это зерно на рынке.

Завершив утреннюю работу, госпожа Чо и Чуна садились перекусить. Ели обычно фасолевый суп с кукурузной лапшой. Ели холодным, чтобы не тратить время и деньги на разведение огня. Летом к основному блюду иногда добавляли немного шпината или огурца. После еды возвращались к работе. На обед иногда шиковали и готовили рис, но обычно доедали тот же холодный суп. Около восьми вечера пускались в обратный путь.

В уборочную страду нанимали человека с тачкой: доставить арендную плату алчному директору свинофермы, а затем перевезти остальной урожай в город, где госпожа Чо продаст его на рынке. Кукурузу ели многие – кукурузную лапшу, кукурузный «рис», суп из кукурузной шелухи, потому что она намного дешевле риса.

На деньги, вырученные с продажи кукурузы, госпожа Чо покупала соевые бобы (их она пыталась было возделывать на своем участке, но эта культура требует слишком много заботы) и готовила из них тофу. Из 3,5 кг бобов, которые стоят на рынке 18 000 вон, у нее выходило тофу на 30 000 вон. А продавать тофу было работой Чуна. «Я не могла играть с подружками и по школе скучала, – рассказывала она, когда я посетила их с матерью в тесной квартирке на окраине Сеула. – Ужасно скучно было все время сидеть дома, и я завидовала подругам, которые шли мимо из школы».

Но, оставаясь дома, Чуна помогала матери не только добывать деньги, но и экономить их – на школе. Северная Корея провозглашает себя социалистическим государством, и теоретически жилье, образование и медицина здесь бесплатны. Но на практике за все нужно платить.

Учителя требуют, чтобы школьники рассчитывались за науку. Плата обычно устанавливается не в деньгах, а в товарах – соевые бобы, кроличьи шкурки и другие вещи, которые учитель может продать на рынке. Формально ученик может ходить в школу, даже если не платит, но мало чему научится. Если повезет, он будет сидеть в классе, но на задних рядах, и на него не будут обращать внимания. Вследствие такого остракизма ученики, чьи родители не в состоянии платить «взносы», обычно бросают школу.

Госпожу Чо расстраивало, что ее дочь скучает одна в четырех стенах, и она купила небольшой телевизор, чтобы девочка могла смотреть передачи. Но для Чуна это было жалкое существование.

После закупки дров и продуктов для себя (продав весь тофу, они покупали себе еду подешевле) у госпожи Чо в хорошие дни оставалось до 5000 вон, и этого хватало на килограмм риса. В неудачные дни (из-за колебания цен на соевые бобы или из-за низкого спроса) прибыли могло не быть вовсе.

Госпоже Чо и Чуна приходилось без конца работать за ничтожный доход. У госпожи Чо стала болеть спина, и, чтобы добывать привычное скудное пропитание, она все больше нуждалась в помощи дочери. В итоге однажды, вопреки всему, что рассказывали о Южной Корее, которую выставляли страной нищих, где власти истязают людей, госпожа Чо и Чуна решили бежать.

И вот я говорю с ними в их новом доме. Госпожа Чо, с обязательным для немолодой южнокорейской дамы перманентом, стучит себя по пояснице кулаками и морщится, сидя со мной на полу. Чуна спит рядом на футоне. Ей уже 18, и она всю ночь занималась. Старается наверстать упущенное и сдать экзамены на аттестат зрелости, чтобы найти свое место в южнокорейском обществе, помешанном на учебе и развитии.

Даже обосновавшись в Южной Корее, госпожа Чо еще надеялась, что жизнь на родине изменится к лучшему. «Я узнала, что он учился за границей, и думала, что, может быть, он откроет дверь во внешний мир», – с грустью говорила она о Ким Чен Ыне.

Но доходившие до нее из дома новости говорили о том, что у простых людей вроде нее жизнь все так же сурова, как и была.

Продажа домашнего тофу и доставка в деревню мешков с бобами – бизнесы, которые в Северной Корее находятся как бы в «серой зоне». Это всегда риск, потому что подобные предприятия в два счета будут признаны незаконными, если Хён или госпожа Чо нарвутся не на того полицейского на пропускном пункте или мало дадут «на лапу».

А вот в коммерции господина Кана не было ничего «серого». Его бизнес был, безусловно, незаконным, с какой стороны на него ни взглянуть. Он был наркобоссом в городе Хверёне, что расположен на пограничной с Китаем реке и дальше всех отстоит от Пхеньяна. Десятилетиями эта часть страны считалась нищей даже по северокорейским стандартам. Граждан, заподозренных в политической неблагонадежности, ссылали (тех, кому повезло) в Хверён или (тех, кому повезло меньше) отправляли в расположенный под городом концлагерь.

Как и многие люди с границы, господин Кан извлекал выгоду из соседства со стремительно развивающимся Китаем. У него был китайский сотовый телефон, способный принимать сигнал из-за реки, и Кан зарабатывал, соединяя абонентов из Северной Кореи с абонентами из внешнего мира, в том числе южнокорейскими. Он помогал гражданам КНДР пересекать границу, чтобы ненадолго воссоединиться с родней из Южной Кореи. И он был одним из многих предпринимателей, занимавшихся контрабандой денег, доставлявших денежные переводы заграничных родственников до получателей в КНДР – конечно же, за солидную комиссию. Ставка за нелегальный перевод обычно доходит до 30 %.

Но самым опасным и самым прибыльным из предприятий господина Кана была продажа «льда» – метамфетамина, наркотика, популярного за рекой и широко распространившегося в Северной Корее не в последнюю очередь благодаря свойству подавлять аппетит. Предприимчивые научные сотрудники превратили химические комбинаты в Хамхыне, в былое время сердце социалистического государства, в частные нарколаборатории. Это своего рода северокорейский эквивалент американского сериала «Во все тяжкие».

Наркоторговля была опасным бизнесом. Обычный приговор распространителям и изготовителям – два года исправительного лагеря, однако проходили сообщения и о смертных казнях – для главарей крупных картелей. Но, если коммерция пойдет без сбоев, это несравнимо прибыльнее, чем отбывать часы на полумертвой фабрике, отправив жену торговать на рынке домашним тофу или рисовыми пирожными.

К моменту воцарения Ким Чен Ына господин Кан построил процветающий бизнес. Его жена оставила работу учителя и подключилась к наркокоммерции. У них родился ребенок. Наркотики и деньги текли рекой, и семья жила безбедно. В доме был японский холодильник, кожаный диван из Китая и два телевизора, один из них тоже японский. Супруги Кан нанимали домработницу, которая готовила и убирала за килограмм риса в день.