Альберт? Ты здесь? Посмотри в окно. Они прилетели. Уже больше десятка голубей ждут меня. Ну же, помоги мне надеть халат. Да, я прекрасно знаю, что он не столь красив, как те, которые ты мне дарил. Это верно, он слишком теплый для этого времени года – из голубого бархата, с двумя кисточками, которые кажутся миниатюрной копией тех, что украшали занавес в «Фоли-Бержер», но он еще прилично выглядит; и никто не сможет сказать, что Белла Отеро не заботится о своем гардеробе. Я вижу, тебе не терпится уйти. Не беспокойся. Если хочешь оставить старуху, я не обижусь. Иди же, возвращайся к другим, подобным тебе призракам – к Вилли, Ники, Леопольду, Берти… Интересно, что испытывает мертвый король или князь вроде тебя, когда его вырывают из спокойной вечности и приводят сюда, к постели древней старухи? Можешь не отвечать мне, дорогой. Я не так глупа, чтобы не понимать, что происходит со старой Отеро и почему перед ней возникла вдруг эта странная вереница персонажей из прошлого. Ни к чему твое благородное предложение остаться еще на некоторое время со мной, чтобы защитить от какого-нибудь неприятного визита. Правда, я тебе благодарна, это очень великодушно с твоей стороны, но мне достаточно компании Гарибальди, чтобы встречать их, если они вновь появятся. Уходи спокойно, Альберт. Возвращайся к остальным, но сначала… Окажи мне услугу, mon beau, всего одну и совсем небольшую. Поцелуй меня и помоги пододвинуть стул, чтобы я могла сесть на балконе, как великосветская дама. Голуби так нетерпеливы, как любовники. Я не хочу заставлять их ждать.

«Я совсем не ожидал, что воспоминания этой высокомерной старухи вынудят меня участвовать в этом шествии призраков. Но она не может избавиться от этого, внезапного нашествия. Это бесконечная вереница лиц, любовников, соперниц – в общем, процессия ее грехов. Я же, напротив, не совершал вместе с ней никаких прегрешений. Совсем наоборот: думаю, даже удержал ее от нескольких. Рискну сказать, что я был ее ангелом-хранителем, или, возможно, блюстителем ее нравственности в то время, когда находился рядом. Ангел, неподвластный ее чарам, никогда не проявивший к ней ни малейшего личного интереса. И может быть, именно поэтому старуха сделает все возможное, чтобы избежать встречи со мной. Я прекрасно ее знаю: пока Джозеф Кун будет в ее спальне, она станет притворяться, что всецело поглощена кормлением голубей на балконе…

– Калина, ты меня слышишь?

Ни жеста, ни малейшего движения – у нее нет намерения обернуться и взглянуть на старика Куна. Услышав имя «Калина» – так только я ее называл, – она с еще большим увлечением погрузится в свое занятие. Белла расположилась на этом крошечном балконе убогого квартала, словно на веранде «Отель де Пари». Канарейка беспокоится, мечется в клетке, заметив мое присутствие, но Калина сидит совершенно неподвижно. Я вижу ее отражение в стекле открытого окна: на коленях у нее, в складках некогда голубого бархатного халата, стоит блюдечко с крошками. «Ну же, идите сюда, малышки, – говорит она, – балкон Беллы Отеро открыт для вас, добро пожаловать mes belles».[38]

Я, Джозеф Кун, стал работать в качестве импресарио Каролины Отеро в 1894 году. Мне рассказывал о тяжелом характере актрисы мой родственник, бывший дирижер оркестра, выступавший в составе ее труппы в Нью-Йорке, но я был экспертом в общении с подобными женщинами. Все артистки такие, даже совсем бесталанные. На самом деле управляться с ними довольно просто: достаточно не обращать внимания на их капризы и ни в коем случае не влюбляться в них. Должен сказать, что благодаря этим элементарным мерам предосторожности мой – исключительно профессиональный – союз с Калиной оказался доходным. Я заключал с каждым разом все более выгодные контракты, не отвлекаясь на светские глупости, а она пела и танцевала. Публика заполняла театры, вот и все. Я познакомился с ней, когда она вернулась в Париж после первой поездки в Россию: к тому времени она уже сделала большие успехи на сцене. Не могу сказать, что Калина обладала особым талантом, но я принадлежу к числу тех немногих профессионалов, которые считают, что не только необыкновенная красота и «блеск жемчуга на бедрах» делали ее неотразимой. Отеро обладала удивительной способностью так исполнять танцы, неистовые и иногда даже дикие, что казалась очень талантливой. Зачем нам обманывать себя? Это умение стоит больше, чем утонченное искусство, которое способны оценить лишь немногие избранные. В те времена неумеренность была в моде, и то, что показалось бы смешным сегодняшнему зрителю, вызывало тогда всеобщее восхищение. В ту эпоху восторгались дерзкими и любившими демонстрировать свое тело женщинами, такими, как моя Калина. Они были богинями, двуликими Янусами, одно лицо которого обращено к пороку, а другое – к красоте.

Когда мы познакомились, Калине было уже двадцать пять лет. Во Франции недавно прогремело дело Дрейфуса, вызвавшее разлад в стране, продолжавшийся двенадцать лет. Но несмотря на то что ужасная «реальность» стучалась в двери, легкомысленный Париж продолжал развлекаться. Грозовая тучка, предвещавшая столько перемен, не смогла остановить это веселье, так что все оставалось по-прежнему: танцевали, курили опиум и пили абсент. Не помню, каким образом, но через несколько месяцев нашей работы вместе мне удалось соблазнить Калину идеей мирового турне. В то время ее роман с князем Монако был в самом разгаре, но сам князь воспринимался как фигура незначительная для такой амбициозной женщины, как Калина. «В конце концов, дорогая, – сказал я ей, – что значат десять квадратных километров по сравнению с просторами Австралии или Египта? Эта средиземноморская песчинка останется на том же месте, когда ты вернешься сюда, покорив полмира, уж в этом можешь не сомневаться». Она согласилась, и я взялся за дело. Я знал, что на Отеро как на артистку большой спрос. Если в России и во Франции она приобрела известность своими скандалами, то Кун должен был добиться, чтобы на другом конце света заблистало ее искусство. И мне это удалось. Несмотря на ее капризы и манеру оправдывать эксцентричные выходки «испанским темпераментом», Джозеф Кун сумел укротить Беллу Отеро. Без ложной скромности могу похвастаться; что во время нашего пребывания в Австралии, используя то строгость, то лесть, я добился, что она стала вести себя как настоящий профессионал. Под моим надзором не было ни скандалов, ни «частных выступлений», ни тайных любовников, оставлявших драгоценности под подушкой, – только искусство. Правдивость моих слов легко проверить: о ее – вернее, моем – успехе писали тогда многие газеты».

Не оборачивайся, Гарибальди, притворись, будто ты его не заметил. Давай лучше будем смотреть на птиц и на то, что происходит перед балконом. Готова поклясться, что где-то в моей комнате, может быть, рядом с камином, стоит старик Кун в своем вечном рединготе с подметающими пол фалдами. Интересно, его призрак выше ростом, чем тело? Я никогда не могла понять, как в человечке ростом в полтора метра умещалось столько сварливости, столько прусской дисциплины, да еще такой свирепый венгерский нрав. Однако я предпочитаю не смотреть на него. То, чего не видишь, будто бы не существует, даже если это призрак единственного мужчины, которому почти удалось подчинить себе Беллу Отеро. Совершенно невыносимый тип, уверяю тебя. Более равнодушно ко мне в жизни не относился никто, но в то же время именно он помог добиться большого успеха, нужно отдать ему должное. Могу поспорить, что он сейчас стоит там, опершись на выступ камина – уродец метр сорок девять ростом, – и листает мой альбом, чтобы убедиться, что я храню вырезки из газет, посвященные организованному им турне.