Бим пьян и устал, так что помощи от него ждать бесполезно. Все сам да сам, думаю я, старательно работая веслом, получается неважно, но что поделаешь, так или иначе нам надо уплыть подальше, чтобы оторваться от бритоголовых, а то вдруг им вздумается пуститься за нами вдогонку, думаю я, надо удрать так, чтобы они нас уже не нашли, хотя они и грозились меня отыскать, но это они, наверное, так — для красного словца; ну как они меня отыщут, не так-то легко меня отыскать, думаю я, а сам работаю веслом и борюсь, борюсь с течением час за часом.

В конце концов я почувствовал, что все — больше не могу бороться с течением, и я причаливаю к песчаной косе. Вытащив Бима из байдарки, я укладываю его на песок, подсовываю ему под голову спасательный жилет вместо подушки, и мы спим. В кои-то веки мне не приснилась вода, мне снится королева Соня, во сне мы с ней оказываемся художниками и вращаемся в одних и тех же кругах, мы с ней не знакомы, но у нас есть общие друзья, и мы встречаемся с одними и теми же людьми, ходим в одни и те же кафе, бываем на одних и тех же выставках и т. д., между нами существует какая-то магическая связь, обоюдное притяжение, никогда не переходящее в физическое, только наши глаза порой на мгновение встречаются, и я всегда знаю, где она находится в данную минуту, а она знает, где я, но мы никак этим не пользуемся, мы просто знаем друг про друга, где мы находимся, так же как в школе всегда знали, когда та, в которую ты влюблен, находится на школьном дворе, мы просто знали, не решаясь подойти, но знать знали, вот так и мы с Соней знаем это, но мы с ней оба — робкие художественные натуры; возможно, мы боимся, что это нанесет нам душевную рану, мы не смеем отдаться своему чувству, и это отражается в нашем искусстве — оно полно комплексов, несвободно, подавленно, мы оба обречены на безвестность и одиночество, но мы не жалуемся, как-то пробавляемся на стипендии, но каждый из нас все время знает про другого, где тот находится, и мы встречаемся взглядами, и для нас существует возможность, какая-то слабая надежда, что когда-нибудь между нами возникнет контакт, мы этого не исключаем, но и не принимаем за должное, мы живем одним днем, бедные мы бедные, думаю я во сне, какие же мы бедные; потом я просыпаюсь и вижу, что Бим сидит на берегу, разглядывая окрестности. Я подсаживаюсь к нему, и Бим говорит: тут мог бы стоять город. Город? — удивляюсь я мысленно. — Здесь? Хотя почему бы и нет! Тут хорошее место, дельта реки, почти как в устье Нила в «National geographic», а речные дельты удобны для жизни, потому что земля там плодородная, приходит мне на память, и это благодаря рекам, они наносят частицы плодородного ила, так продолжается много лет, река изменяет почву, ее наносы все изменили, и происходит это потому, что выше по течению она что-то размыла и тоже изменила, она забрала вещества из другого места и принесла их сюда, прямо по река, а какой-то Робин Гуд, думаю я, и вот уже раскинулась плоская равнина, покрытая травой и поросшая деревьями, равнина с плодородной почвой, так что почему бы и не построить тут город? Ты прав, говорю я, идея хорошая. Она не моя, говорит Бим. О'кэй, соглашаюсь я, твоя или не твоя, но все равно хорошая. Это идея немцев, говорит Бим, они хотели построить тут город, потому что считали это место идеальным, и хотя Тронхейм находится всего в одной миле отсюда или, может быть, в двух и тоже прекрасно расположен, там и река и все прочее, но они считали, что это место еще лучше. После войны нашлись чертежи, говорит Бим. Сам Шпеер участвовал в этом, добавляет он и замечает, что я не сразу сообразил, кто такой Шпеер. Шпеер был архитектором Гитлера, говорит Бим. Альберт Шпеер двадцать лет просидел в Шпандау, но умер свободным человеком, говорит он. Оказывается, этот Шпеер собирался построить здесь город. Я пытаюсь представить себе, как бы это было, но не могу понять, в чем смысл строить город рядом с другим городом, получилось бы два города впритык друг к другу, невольно напрашивается вопрос, зачем нужны два города, когда одного было явно достаточно — точно так же как было бы достаточно одного финна при собеседовании в посольстве, но их было двое, отчего создавалось впечатление излишества; как видно, для финнов посольство не игра, так же как для немцев война была не игра, они были дальновидны и основательны, и если решили, что тут нужен город, то, вероятно, были по-своему правы, мне трудно что-то сказать: что я понимаю в городах и их расположении на местности — действительно, очень мало, можно сказать ничего, я никогда не задавался целью построить город, я не мечу так высоко, я мечу гораздо ниже, наверное, поэтому я и не затеваю войн, с меня довольно тех городов, которые уже построены без меня, мне и этих хватает.

Похоже, ты очень интересуешься немцами, говорю я. Бим кивает. Я много о них читаю, говорит он. Да, думаю я, о немцах, кажется, написано немало книг, еще бы не писать об этих сумасшедших, они такого натворили, что о них еще сотни лет будут писать книги, а теперь эти немцы вылавливают у нас рыбу, говорю я вслух, понаедут к нам с жилыми прицепами, с холодильными камерами, наловят нашей рыбы, увезут в Германию и там сварят. Это несправедливо, говорит Бим. Несправедливо, что все не любят немцев. Немцы проиграли войну, но их неправильно поняли, на самом деле они хотели хорошего, их незаслуженно обвиняют, а насчет евреев — так это все выдумки, доказательств-то нету, говорит Бим, этот мальчонка, мне стало смешно: понятное дело — молодо-зелено, но всему же есть предел, думаю я, а затем говорю ему, что после таких слов я просто перестану его уважать, потому что если он действительно в это верит, то, значит, он ограниченный и невежественный человек, а возможно, и просто дурак; и вообще, ну его к чертям, думаю я про себя, хотя и не говорю этого вслух, и это действительно мое мнение, я его не высказываю, но именно так и считаю, пускай сидит тут на отмели и мечтает о городе, который здесь могли бы построить, или возвращается в рыбацкую хижину к своим дружкам, они как раз скоро проспятся, так что если ты поторопишься, то подоспеешь вовремя, говорю я Биму, с похмелья они скорее всего уже позабыли все о ночном происшествии; а что до меня, так мне все равно, у меня есть своя жизнь, какая-никакая, но есть, я же взрослый человек, я причастен к власти СМИ, и у меня есть Финляндия, Финляндия в любом случае при мне, и если Биму ради того, чтобы придать нацизму более приемлемый вид, угодно тратить свои молодые силы на отрицание того факта, что немцы уничтожили миллионы невинных людей, то, по мне, пожалуйста, я в это не стану вмешиваться, каждый отвечает за себя сам, каждый самостоятельно делает выбор, хотя и не обязательно самый лучший, но тут, как говорится, вольному воля, выбирать есть из чего, и каждый выбирает по своему вкусу, любой выбор будет легитимным, если он хорошо обоснован, так что я не стану тебе мешать, можешь стоять на своем, это твое неотъемлемое право верить, будто евреи организовали всемирный заговор против всех и вся и будто нацисты только проучили их, а убивать не убивали, стой на своем хоть до посинения, но ты не можешь требовать от меня, чтобы я тебя слушал, у меня и без тебя есть о чем подумать, мы с тобой живем в разных мирах, мы разные люди, я старше тебя, я живу другой жизнью, но надо признать, что не у тебя одного путаница в голове, мы все запутались, кто-то меньше, кто-то больше, я тоже запутался, даже я запутался, но только в другой паутине, не в той, что ты, потому что нас захлестнула путаница, что-то не так, и Гитлер тут ни при чем, это уж точно, Гитлер пустил себе пулю в лоб и сейчас ничего не запутает, его просто нету, а мне некогда тебя слушать, у меня есть своя жизнь и свои дела, и есть вещи, которые нужно просто принимать как истинную правду, даже если это причиняет тебе боль, я, например, слышал, что есть люди, которые тратят свою жизнь на доказательство того, что никто не летал на Луну, а все это одно вранье и киношные трюки, так они считают, ну и бог с ними, пускай думают что хотят, только меня в это не надо вмешивать, иначе мне жизни не хватит, так что не отнимайте у меня время; вот сейчас я только что съездил за пятьдесят миль от Осло, чтобы разыскать тебя, потому что ты позвонил сестре и сказал, что ты хочешь отсюда выбраться, и в этом нет ничего такого, все мы иногда хотим откуда-то выбраться, и вот я проплыл на байдарке, проделал много миль по воде, чтобы забрать тебя отсюда, а я ведь ненавижу воду, так ненавижу, что далее сказать тебе не могу, и вот мы тут сидим с тобой вдвоем, и если ты собираешься и дальше разговоры разговаривать про немцев и если ты собираешься и дальше требовать, чтобы тебя называли Скарпхедином, то мне это все едино, к черту Скарпхедина, хотя он и сгорел в огне и пи разу не пикнул или как раз потому, что он сгорел и не пикнул; если горишь, надо кричать, иначе это не по-человечески, и вовсе это не идеал быть бесчеловечным, говорю я, потому что мы уже знаем, что бывает с бесчеловечными людьми, хотя ты, пожалуй, и не знаешь, ты еще ужасно молод, но я могу тебе рассказать — с ними бывает очень, очень плохо, они не умеют любить, они становятся одинокими, а иногда делаются злодеями, вот я слышал, что Гитлер каждое Рождество садился в машину и приказывал шоферу, чтобы тот катал его по Мюнхену, и так продолжалось все время с тех пор, как он сделался рейхсканцлером, и до самой смерти; в то время как остальные немцы праздновали Рождество в кругу своих семей, Гитлер без передышки катался по Мюнхену, пока не устанет, вот какое Рождество было у Гитлера, потому что война — это одиночество, а тотальная война — тотальное одиночество, вот что происходит с бесчеловечными людьми, и в худшем случае они пускают себе пулю в лоб или кончают па скамье подсудимых в международном суде в Гааге, где их судят как военных преступников, говорю я; и я тоже одинок, признаюсь, я тоже одинокий человек, но я одинок не потому, что я бесчеловечен, я одинок потому, что я человек, по крайней мере так мне хотелось бы думать, а это уже совсем другая проблема, но довольно обо мне, говорю я и смотрю на Бима: итак, что же ты выбираешь, Бим? — спрашиваю я, в первый раз обращаясь к нему по его настоящему имени. Бим судорожно сглатывает. И мне кажется, что я вижу у него на глазах слезы, но я не уверен; может быть, мне это просто показалось, потому что хотелось увидеть эти слезы, очень сильно хотелось. Они нас разыщут, говорит Бим. Они же бешеные и никогда не сдаются, так что они отыщут тебя и меня, и тогда нам будет жарко. Может, и найдут, говорю я. Есть вещи, за которые стоит пострадать. Нельзя прожить жизнь ни разу не обжегшись, в жизни то и дело приходится что-то выбирать, и при этом ты кому-нибудь наступаешь на любимую мозоль; если ты что-то выбираешь, то отбрасываешь другое, говорю я, и это может иметь для тебя неприятные последствия, если кто-то сочтет твой выбор ошибочным. Так происходит повсюду, где живут люди, даже в Финляндии. Я поеду с тобой домой, говорит Бим. Я не хочу возвращаться в рыбацкую хижину, я хочу уйти от них, хочу домой. Давай поедем домой!