Аня на минуту задумалась. Сказать ей про взнос? Деньги у Зойки есть, занимать ей не придется… Тогда лучше не говорить.

— Просто верить мне и все! — ответила Лаврова.

Когда они, наконец, улеглись спать, Аня — в своей комнате, Зойка — за стенкой, Лаврова вдруг четко и ясно осознала, что Зойка не сможет участвовать в этом: слишком она бесхитростна, прямодушна и непосредственна.

Впрочем, откуда я знаю? — тут же принялась уговаривать себя Анна. Вон как оживилась она, слушая меня, получив надежду на перемену в своей жизни. А что, лучше сидеть одной дома и сходить с ума от одиночества? Ей все равно не найти работу педагога. Мегера-директриса уже постаралась на этот счет. И что же ей делать? Идти в дворники?

И кто знает про себя, на что он в действительности способен, а на что нет?

Виктор очнулся в углу двора, когда на город спустилась ночь. Попытался подняться, глухо застонал. Тело болело каждой клеточкой. Голова трещала. Он ощупал лицо. Ссадин не было. Ну да, по лицу они не били. Зато почки отбили напрочь. Профессионалы… Сволочи!

Он поднялся, цепляясь за стену. Нужно добираться до дому, а то сдохнешь здесь к чертовой матери! Он еще постоял, прижавшись к стене, собираясь с силами. Шатаясь и спотыкаясь, вышел на слабо освещенный проспект, поймал машину. Усаживаясь, невольно застонал от боли.

— Ты че, мужик? Вроде как побитый? — покосился на него водитель, мужчина лет сорока, со странным, слегка перекошенным лицом.

Виктор криво улыбнулся, промолчал. Разговаривать не хотелось.

— Отметелили тебя, что ли? — не отставал водитель.

— Ну, отметелили. Тебе-то что?

— Ничего. Кто это тебя? Расскажи, легче будет.

— Не твое дело. Ты везешь и вези.

Мужчина замолчал. Так молча они доехали до дома. Виктор рассчитался.

Водитель еще раз взглянул на Виктора и проговорил:

— Ты вот что, мужик. Не знаю, что за беда у тебя. Вижу, хреново тебе. Глаза мне твои не нравятся. Я такие глаза у ребят умирающих видел. В Чечне. А ты — живой! Я вот с войны вернулся, вся левая сторона парализована была. А теперь машиной управляю. Рожа кривая маленько осталась, но это ничего. Баба моя меня не бросила. А ты с руками и ногами. Жена есть?

Виктор кивнул.

— Это хорошо. Значит, не один. Ты поделись с же-ной-то. Бабы — они мудрые. По мелочам шумят, а когда что серьезное, они нам как матери. Иди, все у тебя нормально будет!

— Спасибо тебе, брат. — Виктор пожал протянутую руку и вышел.

Едва он шагнул в прихожую, из комнаты вышла Галя. На ночную сорочку был наброшен пуховый платок.

Виктор молча прошел в туалет, закрылся там. Галя услышала стон, всхлипывания.

— Витя, ты что? Что случилось? Открой, слышишь?

— Все почки отбили, гады, — услышала Галя.

— Витя, открой немедленно! Слышишь?

Она забарабанила в дверь. Наконец он вышел, прошел на кухню, странно растопырив ноги.

Галя метнулась следом.

— Тебя избили? Кто? Милиция? Допился?

— Не кричи, детей разбудишь.

— Твоей Надежды дома нет. Она в общагу свою уехала.

— Опять поругались?

— Я с ней не ругалась…

— Понятно.

— Ничего тебе не понятно. Ты лучше скажи, где ты шлялся? Кто тебя избил? Витя!! Ну говори же!

Она подошла к нему, опустилась на колени, заглянула в лицо.

— Витенька, ну что с тобой? Что с тобой происходит? Что происходит все эти дни? Да что же ты молчишь, господи! — в отчаянии прошептала женщина.

И Виктор, глотая слезы, проговорил:

— Я, Галя, виноват перед тобой. И перед детьми. Я хотел как лучше. Хотел, чтобы у Нади была квартира. Чтобы ты жила спокойно.

— Ты… Ты украл что-нибудь? — одними губами спросила женщина и схватила себя за горло.

— Нет, что ты!.. То есть — да. Я, Галя, у нас с тобой украл. Меня в лохотрон втянули. Я занял три тысячи долларов. У Лелика, из гаража, — монотонно проговорил Нережко и умолк.

На несколько секунд повисла тишина. Ее разорвал отчаянный, истошный крик:

— Сволочь! Подонок! Как же ты мог?! Да за что мне такое?! Да пропади ты пропадом, ирод!!

Это деревенское «ирод» поразило Виктора больше всего.

— Девочка моя, ну успокойся, прошу тебя, — потянулся к ней Нережко. — Мы как-нибудь…

— Уйди!! Не прикасайся ко мне! — завизжала жена, шарахаясь от него как от прокаженного. — Три! Тысячи! Долларов! У бандита! Пропади ты пропадом! Ах, «мы как-нибудь», говоришь? Черта с два! Сам свое дерьмо расхлебывай. Я от тебя ухожу! Все!!

На пороге кухни появился Павлик.

— Павлик! Золотце мое! — Галя бросилась к нему. — Собирайся. Мы сейчас же уезжаем!

— Почему? — испугался мальчик.

— Потому! Потому что сюда бандиты могут в любой момент нагрянуть!

Виктор остался один. Он слышал, как выдвигаются ящики шкафа, как Галя мечется по комнате. Потом она выскочила в прихожую и вызвала по телефону такси.

Нережко тоже вышел в прихожую и молча смотрел, как Галя вытаскивает чемодан, сумки.

— За посудой я потом заеду. Сервизы и наборы столовые — это мое, учти! И книги приеду заберу, — лихорадочно проговорила она.

— Я помогу тебе вещи спустить, — мертвыми губами произнес Виктор.

— Не надо! Обойдусь.

Он все же донес вещи до машины.

Уже усаживаясь в нее, Галя произнесла:

— Это все твоя дочь! Если бы ее не было, мы жили бы и жили! Это она нас развела! Из-за нее ты впутался!..

Она не договорила, хлопнула дверцей. Машина уехала.

Виктор вернулся в квартиру. Снял брючный ремень, смастерил петлю, подставил табуретку, приладил другой конец к люстре. Надел петлю на шею, посмотрел в окно. Было уже светло. Настенные часы показывали семь утра. Виктор вспомнил водителя, что подвозил его до дома.

— А ты, мужик, ошибся, — усмехнулся Виктор и выбил табуретку из-под ног.

Сосед Нережко, пенсионер Яков Михайлович, вышел на лестничную площадку со своей овчаркой Линдой. Вызвали лифт. Собака послушно сидела у ног хозяина. Вдруг из соседней квартиры раздался грохот, звон разбитого стекла, сдавленный хрип…

Собака вскочила, залаяла, бросилась к двери, ткнулась в нее носом. Дверь приоткрылась, она была не заперта.

Яков Михайлович крикнул:

— Витя, Галя, что там у вас?

Из квартиры доносился все тот же жуткий хрип. Яков Михайлович, детский врач, свято следовавший данной когда-то клятве Гиппократа, осторожно вошел в квартиру, пустив вперед собаку.