— А вы, месье де Карт? Вы разделяете сантименты вашей жены?

Заметив, как тот поспешно отвел взгляд от «трофейной» венгерки, Муромский улыбнулся про себя. Итак, гость не остался равнодушен к чарам пригожей девицы, хотя и изображает из себя примерного семьянина.

Адам вздрогнул, осознав, что из разговора Бориса Муромского и Жюли не расслышал ни единого слова.

— Я во всем согласен с женой, генерал.

— Вот как? Весьма трогательно! — Широким жестом он указал в сторону лестницы. — Но почему бы нам не войти в дом и не подкрепиться с дороги?

— Ты опять весь напрягся. — Одна ладонь Жюли привычно легла на его поясницу, другая — у основания шеи. — Оно и неудивительно после такого утомительного путешествия!

— Жюли… — Адам потянулся к ней, но тонкие руки удержали его на месте. — Шшш. Давай избавимся от боли, прежде чем она станет нестерпимой. — Жюли зажмурилась, почти услышав, как Адам твердит про себя ласковые, ни к чему не обязывающие слова утешения. Нет, жалости она не потерпит!

Почувствовав, как мускулы Адама начинают понемногу расслабляться, Жюли поняла: это ее собственная энергия переливается в его тело. Как все просто, отрешенно подумала она. Надо только не мешать, и ее жизнь перейдет к нему. Жюли бесстрастно следила за тем, как иссякают силы и свет — капля за каплей.

Прикосновения знакомых ладоней облегчали боль, но Адам сразу понял: что-то неладно. Когда руки Жюли бессильно упали, он резко обернулся, и при виде ее затуманенных, подернутых пеленою глаз Адама охватила паника. Стиснув хрупкие кисти, он прижал их к груди, требуя забрать обратно бесценный дар.

Энергия хлынула в нее — легко и просто, как летит по волне лодка, а вместе с ней пришла неизбывная печаль. Постепенно взгляд Жюли прояснился, и Адам вдруг понял.

— Ты сделала это нарочно! — Выпустив руки, он свирепо встряхнул ее за плечи. — На этот раз ты отлично знала, что происходит! — Гневное осуждение в его голосе причиняло боль, но лучше это, чем жалость! — Почему, Жюли? Зачем?

Она с трудом изобразила виноватую улыбку.

— Никогда больше так не делай! — В крови все еще пульсировала паника, пальцы Адама до боли впивались в локоть Жюли. — Ты меня слышишь, черт побери? Слышишь?

Не буду, подумала Жюли, со страхом осознавая, что едва не совершила непоправимую ошибку. Едва не убила себя. И своего ребенка тоже. Злоупотреблять своим даром — не худший ли из грехов? Но как она смеет прикасаться к Адаму, ведь возлюбленный уже не принадлежит ей! Впрочем, и не принадлежал никогда!

— Ты причиняешь мне боль, Адам…

Он отпустил ее так резко, словно обжегся о раскаленные угли. И в неподдельном ужасе воззрился на свои руки как на орудие убийства.

— Прости. — Отвращение к самому себе оставляло во рту горький привкус. — Ты не хочешь отдохнуть?

Жюли кивнула: все лучше, чем бороться со слабостью. Словно во сне она дошла до дивана и, так и не переодевшись с дороги, прилегла на расшитое вручную татарское покрывало.

Ах, если бы произошло чудо, и Адам был бы только ее! Но Жюли самозабвенно любила Адама и в первую очередь думала о его счастье.

Он присел на край дивана. Жюли казалась такой измученной. Под глазами пролегли темные тени, которых еще минуту назад не было. Волна нежности захлестнула его сердце.

Мгновение Адам мечтал о несбыточном чуде. Но чудес не бывает. Он нашел Илону и должен поступить сообразно кодексу чести: стать для исстрадавшейся пленницы заботливым мужем. Однако как тяжко сознавать, что он мог бы дать Жюли если не счастье, то хотя бы удовлетворение. Может быть, со временем она и полюбила бы его.

Любовь властно требовала выхода. Раз, только раз, но он произнесет вслух заветные слова. Пусть у него нет на это права. Пусть она не захочет их слушать.

— Жюли… — Адам стиснул пальцы. — Я хочу, чтобы ты знала…

Она покачала головой.

— Не надо слов, Адам. Мы слишком часто ранили друг друга словами. — Она легонько дотронулась до его щеки. — Пожалуйста.

— Хорошо, — вздохнул он. — Ты позволишь мне полежать рядом, пока ты не заснешь?

Что за искушение! Какое блаженство — снова насладиться соприкосновением тел! Но Жюли испугалась, что, если Адам обнимет ее сейчас, она уже не сможет его отпустить.

— Нет, Адам. Считай, что мы попрощались прошлой ночью. Так будет лучше.

Слезы застлали мир серой пеленой, и Жюли не увидела боль, что отразилась в серых, как пепел, глазах. Призвав на помощь остатки гордости, она отвернулась и спрятала лицо в подушку, прихотливо расшитую геометрическим узором.

Из пасти мраморной рыбины извергался поток воды, рассыпаясь каскадами брызг. Вдоль бортика резвились амуры. Адам глядел на фонтан, но не видел ни кристально прозрачных струй, ни великолепных изваяний из каррарского мрамора. Перед глазами стояло только лицо Жюли.

Все надежды развеялись в дым. Он вообще не имел права надеяться. Долг призывал его к другой женщине, и он знал об этом с самого начала. И даже если бы сам он предпочел закрыть глаза на свои обязательства, бескомпромиссная Жюли этого бы не допустила.

Но ведь он не знал, что полюбит! Не знал, что способен любить так искренне и самозабвенно, как он любит Жюли! Даже не догадывался, что способен так горевать об утрате!

Легкая рука коснулась его плеча, и Адам, вспыхнув от радости, обернулся… Перед ним стояла Илона.

Адам глядел ей в лицо — такое знакомое и такое чужое, еще более чужое благодаря полупрозрачной чадре, что легонько трепетала от ее дыхания. Нас связывает столько воспоминаний! — думал Адам. И нежных, и забавных, и чувственных. Почему же я ничего не помню — только искаженное ужасом лицо в тот роковой миг, когда наемник Муромского подхватил девушку с земли и перебросил через седло?

— Адам…

При звуках ее грудного голоса он похолодел. Воспоминания о ее смехе и непринужденной болтовне погасли. Но воспоминания о том, как Илона выкликала его имя, выбежав из домика, вставали в сознании с ужасающей отчетливостью. Это — и еще пронзительный крик, прежде чем солдат зажал ей рот…

— Илона… — Голос его звучал хрипло. — Ступай отсюда. Если тебя увидят здесь, со мной… — Хотя он не говорил по-венгерски уже много лет, нужные слова вспоминались легко.

Адам окинул опасливым взглядом сад и окна. Сад казался безлюдным, в стеклах отражалось только полуденное солнце, но легкое тревожное покалывание у основания шеи напоминало: бдительности терять не стоит.

Илона покачала головой.

— Меня к тебе прислали. Мне велено прийти сюда и поговорить с тобой.

— Что?!

— Он видел, как ты на меня смотрел. — Она закусила губу, словно не решаясь открыть правду. Но врожденная искренность возобладала над колебаниями, и Илона храбро закончила: — Он велел мне соблазнить тебя. Сказал, что, возможно, обменяет меня на твое оружие.