Лето было жаркое, пьянящее, сады ломились от сирени, запах ее плыл над Лугой, врываясь в окна, сводя с ума. Анин красавец-муж стал подозрительно часто бывать дома. Ей бы задуматься, заподозрить, а она только радовалась, что он здесь, с ней… С ней!

— Анечка, ты мне так и не сказала, кто к нам приходил? Анечка, у меня заканчивается аэрозоль. Принеси мне следующий флакон. У меня всегда должно быть под рукой это лекарство, на случай приступа, ты же знаешь!

Да, она знает. Она знает, какие лекарства давать ему до еды, а какие — после, какие — с утра, а какие — перед сном. Она существует только для того, чтобы ему было что есть, чтобы у него были все его проклятые лекарства, которыми она уже сама пропахла, как другие женщины — духами, чтобы ему было тепло, чтобы он был чист и ухожен — боже, как же она его ненавидит!

— Ты спрашиваешь, кто там приходил? Приходили расспрашивать про то лето, про Натэллу!

Глаза у него забегали, пальцы суетливо побежали по краю пледа, собирая невидимые крошки, а на губах — вот ведь старый козел! — заиграла похотливая улыбочка.

— Врешь, старая стерва, врешь, чтобы меня напугать! Столько лет прошло, кому это сейчас интересно! Сейчас и не докажешь ничего! Столько лет прошло, ты все врешь, чтобы мне отомстить! Меня всегда женщины любили, всегда!

— Женщины? Это ты девчонку пятнадцати лет женщиной называешь?

— Да она в свои пятнадцать любую взрослую за пояс заткнула бы!

— Ты хоть бы постыдился такое говорить! Скажи спасибо, что я тебя в тюрьму тогда не засадила! Знаешь, что там уголовники с такими, как ты, делают!

— Да я за это уж десять раз отмучился! Мне бог так за все воздал — никому не пожелаю! Днем и ночью муку мученическую терплю! Да еще ты рядом, ехидна ядовитая! Думаешь, приятно мне на твою рожу изо дня в день любоваться!

— На мою рожу?!! Ты бы, паралитик старый, в зеркало на себя посмотрел! Давно ты, видать, свою рожу не видел!

Она вспомнила, как тогда, в тот ужасный день вошла в комнату, в ту самую комнату! — и увидела его потную мускулистую спину, а под его плечами — лицо Натэлки — жаркое, бесшабашное, растерянное, испуганное собственной смелостью, покрытое испариной, с широко раскрытыми невидящими глазами и прилипшими ко лбу мокрыми прядями волос. Увидев их, Анна ахнула и выронила из рук бидон с молоком, принесенный с рынка.

Он услышал ее и воровато оглянулся. Она запомнила его взгляд на всю жизнь — он смотрел на нее со смешанным выражением испуга, злорадства, удовольствия и презрения… Чего только не было в этом взгляде! Анна тонко закричала от бессильной злобы, схватила первый попавшийся под руку предмет, это оказался старый крепкий табурет, и с размаху влепила им, почти не глядя… Потом, много позже, через несколько лет, у него проявилась скрытая травма позвоночника, с которой и начались его бесконечные болезни. Во время частых ссор он кричал ей, что это она его изувечила, а она в ответ — что ему еще мало досталось. А тогда, в тот день, он только ойкнул, подскочил, натягивая брюки, и заверещал бабьим голоском:

— Анечка, да ты не то подумала… Анечка, да я тут только, да мы тут только…

А наглая Натэлка неторопливо собрала одежду в охапку и, не думая одеваться, взглянула на нее победно и нахально и не спеша удалилась в соседнюю комнату.

Анна сперва, размазывая по лицу слезы, принялась собирать ее и мужнины вещи — хотела выгнать их из дому, но потом испугалась, что богатые и сильные родственники сотрут ее в порошок — не уберегла! И ведь действительно, не уберегла! Пустила козла в огород! И снова, рыдая, разложила вещи по привычным местам, как будто тем самым можно было вернуть жизнь в привычную колею…

Сейчас Анна вспомнила всю муку, все унижение того лета, и ее захлестнула горячая волна ненависти. Она смотрела на его капризное старческое лицо, на его морщинистые руки в пигментных пятнах и чувствовала, что ее ненависть убьет или ее, или его. Пусть уж лучше его.

Она стала действовать так, как будто уже не один раз репетировала. Выйдя в соседнюю комнату, она нашла пустой флакон из-под противоастматического аэрозоля и поставила его на тумбочку, возле инвалидного кресла.

— На, вот твое лекарство.

Потом она прошла на кухню, достала из холодильника кусок рыбы, вышла на улицу, убедилась, что ее никто не видит, и подошла к границе с соседским участком.

Соседский кот Черномырка (названный юмористами-хозяевами в честь покойного политика Черномырдина) безмятежно дремал на крылечке. Запах рыбы достиг его ноздрей, Черномырка сначала повел левым ухом, потом открыл правый глаз. Ему не приснилось — рыба имела место быть. Он мгновенно стряхнул с себя остатки сна и побежал на запах. Рыбой пахло от соседей. К соседям его никогда не пускали — гоняли неимоверно, у соседа начинался кашель от его, Черномыркиной, шерсти, но теперь соседка явно не возражала против его посещения. Так уж устроена жизнь, день на день не приходится, главное — не упустить свой шанс. И Черномырка его не упустил. Он как зачарованный шел на запах рыбы. Запах привел его в соседский дом. Дверь за ним закрылась, но это не играло никакой роли: Черномырка дорвался до вожделенного минтая и стал пожирать его, урча и чавкая.

— Анечка! — испуганно закричал старый человек в инвалидном кресле. — Анечка! Здесь кошка! Анечка, прогони же ее! Ты же знаешь, у меня приступы от их шерсти!

Никто не отозвался на его крик. Анна собрала сумки и отправилась на рынок. Окна в доме были плотно закрыты — старый человек в инвалидном кресле боялся сквозняков. Соседский кот Черномырка расправлялся с минтаем. Старику стало страшно, так страшно, как никогда в жизни. Его дыхание участилось, стало неглубоким и свистящим. Воздуха не хватало. Он схватил флакон аэрозоля, нажал стерженек — флакон был пуст. Он подкатил свое кресло к дверям, чтобы поискать новый флакон или выехать на улицу, где не было этого ужасного убийственного кошачьего запаха, но дверь была заперта снаружи. Он все понял.

— Аня, — просипел он слабеющим голосом, — Аня, стерва старая, убить меня хочешь?

Лицо его синело, воздух со свистом вырывался из измученных легких. В глазах темнело. В эти свои последние минуты он снова вспомнил то лето — жаркое, пьянящее. Пахнущее сиренью и молодостью… Он был красив и молод, женщины были от него без ума. И она, та девчонка, бросала на него такие взгляды… Сколько ей было лет? Неужели это важно? За близость с ней не жалко было отдать жизнь. И он ее отдал. Он расплачивался за то лето годами болезней, годами унизительной зависимости от старухи-жены… которая теперь… которая теперь решила его убить… Но то лето у него не отнять…

Когда Анна Ивановна вернулась с рынка, открыла двери и вошла в комнату своего мужа, он сидел в инвалидном кресле, уставившись в окно широко раскрытыми мертвыми глазами, и на его синих от удушья губах застыла гримаса.

На коленях мертвого старика, уютно свернувшись комочком, спал счастливый соседский кот, переваривая внезапно перепавшего ему минтая. Черномырка был очень удивлен и глубоко обижен, когда хозяйка, совсем недавно подманившая его рыбой, сейчас выгнала его веником. В целом, конечно, это укладывалось в его жизненную концепцию — день на день не приходится и даже час на час: то минтай, то веник. Главное, не упустить свой шанс, своего минтая.