Я слушал его и хотя пытался настроить себя на неприятие этой сказки Шахерезады, а все же вникал в услышанное и не находил в нем изъянов. То есть, имелся один основополагающий изъян, но он был так умело заболтан, что невольно скрылся из вида – это как на солидное пальто взрослого человека на сундуке, бывало, набрасывали с десяток детских пальтишек.

Уходил я от профессора в состоянии некоей внутренней раздвоенности. Я все еще не верил в их фантастические возможности, но в то же время подумывал о квартире в Варне и даже видел в ней себя… и Агнешку. И от этого мне становилось не то, чтобы стыдно, но как-то муторно, неловко…

В номере я первым делом взялся за спортивную сумку, и та легкость, с которой она подчинилась мне, сказала об утрате последнего из джонниных братцев. Я спустился вниз, разыскал Антипа и поведал ему свою тоску-печаль. Он, как Гагарин в свое время, сказал: «Поехали!», и минут через пятнадцать мы были уже в торговом центре «Пикадилли», где я нашел подтверждение профессорским словам о болгарских ценах. Поначалу я реконструировал братцев в полном объеме, а затем набрал всякой снеди, а также фруктов и содовой для виски. Антип работал на две ставки, исполняя функции консультанта и носильщика. Я хотел дать ему еще и чаевые, но вовремя вспомнил, что он еще и шоферит, и, стало быть, имеет третью ставку.

Вечером мы попили, поели и поиграли. Мне нужна была компания и какое-то движение, иначе бы я сошел с ума, представляя себе Агнешку в объятьях пана Гжегоша. «Хорош папочка! – заводил я себя, ожидая Антипа. – Как же он ее уговорил? Или напоил? И куда смотрела Лидия?» Тут я невесело улыбнулся, потому что наконец-то нашел крайнюю…

Антип, кроме гитары, принес еще и трубу. Сыграл он на ней, правда, однажды (в «Night in Tunisia» Диззи Гиллеспи), но справился неплохо с весьма непростой темой. Впрочем, начал потом прибедняться – мол, давненько не брал я в руки шашек, а то бы…

Я с удовольствием слушал всю эту ахинею, потому что она отвлекала меня от дурных дум. Поразительно, но Антип до последнего не заговаривал о моем походе к профессору Перчатникову, делая вид, что его это не касается.

В меня же словно вселился какой-то неугомончик: я много говорил, часто пил и сам себе кричал «браво!» И все шло прекрасно, пока Антип не предложил сыграть «Body and soul». Я по инерции шумно поддержал его и даже начал напевать слова, однако сильно ударился о «…I’m all for you – body and soul». Тут меня замутило, и я едва добежал до ванной, где кланялся унитазу до той поры, пока не закружилась голова. Еще минут десять ушли на душ и жесткое растирание специальным полотенцем, так что когда я вернулся в гостиную, хорошо воспитанный Антип, глянув на меня, сказал: «Все-таки, душ – великое дело!»

Потом мы сыграли что-то легкое из сочинений Коула Портера. Я ел теперь фрукты и пил содовую. Антип говорил об извращенцах, удивляясь тому, что большинство из них составляют очень талантливые, а то и гениальные люди. Я, почувствовав себя лучше, тоже включился в этот пустопорожний разговор, заметив, что большой талант, а уж тем более гений сами по себе являются извращением природы, которая, как и власть, предпочитает в целях самозащиты людей в меру ленивых, в меру тупых, малолюбознательных и достаточно примитивных, чтобы не отходить от правил. В завершении своего трактата я заверил Антипа, что нам с ним в этом смысле волноваться не о чем, так как мы (здесь я извинился за обобщение) вполне соответствуем природной целесообразности, а за мистера Портера переживать не стоит – может быть, мы не наслаждались бы теперь его чудесными мелодиями, не будь он тем, кем был. И все же Антип выглядел расстроенным, будто все без исключения извращенцы были близкими ему людьми. Я налил в его стакан, он охотно выпил и наконец спросил:

– Ваша встреча с профессором прошла с пользой для вас?

Я посмотрел на него (он в это время делал себе cucamber sandwich – клал на разрезанную булочку ломтики огурца и выглядел при этом очень серьезно), и мне почему-то показалось, что он действительно не знает, о чем там шла речь. Я тоже сделал себе cucamber sandwich, посолил, откусил, прожевал, проглотил и только потом ответил:

– Не знаю, как насчет пользы, но информации было много. Перед смертью кто-то лишил Агнешку невинности. Я грешу на пана Гжегоша. Это он опытной рукой… ну да, зря, что не ногой… Пожалуй, надо выпить.

Антип налил мне в мой изнемогавший от жажды стакан, и я, встряхнув головой, выпил и морщился потом так, словно принял не один из лучших сортов шотландского виски, а керосин.

Отморщившись, я пересказал Антипу содержание всей нашей беседы с профессором Перчатниковым, упомянул о старичке-болгарине и о том, что иных уж нет, а те далече. Зачем я ему это все рассказывал, было непонятно. Возможно, мне требовалось выговорить из себя все это – в таком случае получалось, что Антип по моей прихоти исполнял роль унитаза. Впрочем, он слушал меня внимательно, ни разу не перебив. Лишь менял позу да вертел головой, похрустывая шейными позвонками. От этого хруста шла такая тоска, что я снова налил себе и снова выпил.

– Все это очень печально, – медленно, точно бредя в темноте, начал Антип после того, как я закончил рассказ, – но печаль позади, а впереди нормальная жизнь. Если все пройдет хорошо, то не пытайте Агнешку расспросами, кто это был. Конечно, пан Гжегош. Но вы же его не будете на дуэль вызывать? Неужто для вас это так уж важно? Неприятно – да, противно – да, так все пройдет, как только Агнешка вернется. Вы ведь сами говорите – она не по своей воле на это решилась. Её пожалеть надо, а не претензии ей выставлять. Хотя я думаю, что здесь все гораздо тоньше…

Я почувствовал, что снова начал пьянеть, потому что захотел встать и расцеловать Антипа за понимание моей тонкой натуры, но вместо этого взял банан, видно, для того, чтобы окончательно ощутить себя обезьяной.

– Тонко, все очень тонко, Антиб-б Илларионович, – сказал я, раздевая банан. – Настолько тонко, что я сам уже иной раз себя не понимаю. Ну, не знаю я, что делать! И вам я не верю и бросить все на полпути не могу. А не сойду ли я с ума, если все э т о окажется правдой?

– Ну, индус же не сошел, – пожал плечами Антип. – Слушайте, они в следующем месяце должны будут приехать на очередной осмотр, так можно их поторопить. Если хотите, я поговорю с профессором. Уверен, он не станет возражать. И вы все увидите и узнаете из первых рук. Кстати, жена у него англичанка, очень приятная, интеллигентная женщина.

– Она знает, о т к у д а вы ее вытащили?

– Нет, конечно, – ответил Антип, делая какую-то запись в блокноте. – Кома, бессознательное состояние. Но там разница во времени была небольшой.

– Неплохо было бы, – сказал я. – Если это удобно…

– Тут не в этом дело – удобно или не удобно, – не дал мне докончить фразы Антип. – Нам просто необходимо вывести вас из состояния недоверия к тому, чем мы занимаемся. Одно из условий успеха – вера в него всех без исключения заинтересованных лиц, к коим, надеюсь, относитесь и вы, уважаемый Тимофей Бенедиктович. Так что индуса с женой мы выдернем пораньше. Он миллиардер, у него свой самолет – прилетит, никуда не денется.