Возник ли блистательный замысел у него самого, или у Метиды, или вообще у Афины — неясно, однако, по мнению Зевса, замысел получился хоть куда. Была в нем золотая симметрия, что оказалась близка его очень греческому уму. Ох уж он покажет Прометею — и, небеса свидетели, покажет человечеству.

Перво-наперво он велел Гефесту повторить работу Прометея — вылепить из глины, смоченной слюной Зевса, человеческую фигурку. Но на сей раз это будет молоденькая женщина. Взяв в модели свою жену Афродиту, ее мать Геру, тетушку Деметру и сестру свою Афину, Гефест любовно вылепил девушку чудесной красоты, в которую Афродита вдохнула жизнь и все искусства любви.

Все остальные боги снабдили новое созданье всем необходимым. Афина обучила ее домоводству, вышивке и прядению и облачила в великолепную серебряную хламиду. Харитам поручили украсить творение бусами, брошами и браслетами из лучшего жемчуга, агата, яшмы и халцедона. Оры вплели цветы ей в волосы, и стала она такой красавицей, что у всех, кто видел ее, спирало дух. Гера наделила ее величием и самообладанием. Гермес поставил ей речь и натаскал в искусствах обмана, пытливости и хитрости. Он же дал ей имя. Поскольку все боги одарили ее замечательными талантами и умениями, назвать ее полагалось Всеодаренной, что по-гречески — ПАНДОРА[106].

Гефест соорудил еще один подарок этому совершенству, а поднес его лично Зевс. Это была емкость, наполненная… тайнами.

Вы, наверное, думаете, что под емкостью я имею в виду ящик или, может, некий сундук, но на самом деле это был глазурованный и запечатанный глиняный кувшин, известный в греческих землях как пифос[107].

— Ну вот, моя дорогая, — сказал Зевс. — Эта штука — просто для красоты. Не смей открывать. Поняла?

Пандора качнула прелестной головкой.

— Никогда, — выдохнула она совершенно искренне. — Никогда!

— Вот умница. Это тебе свадебный подарок. Зарой его поглубже под брачным ложем, но не распечатывай. Ни за что. Там лежит… ну, неважно. Ничего для тебя интересного, совсем.

Гермес взял Пандору за руку и переместил ее к маленькой каменной хижине, где обитали Прометей с братом Эпиметеем, в самой середке процветавшего людского городка.

Прометей знал, что Зевс придумает какую-нибудь кару за его ослушание, и предупредил брата Эпиметея, что, пока сам он в отлучке и учит только что возникшие деревни и города применению огня, пусть брат не принимает с Олимпа никаких даров, в каком бы обличье те ни предстали.

Эпиметей, который всегда сперва делал, а потом размышлял о последствиях, заверил более дальновидного брата в своем послушании.

Однако ничто не могло подготовить его к подарку Зевса.

Как-то раз поутру Эпиметей услышал стук в дверь и открыл ее радостному улыбчивому посланнику богов.

— Нам можно войти? — Гермес проворно отступил в сторону, и за ним с глиняным кувшином в руках явилось прелестнейшее создание из всех, каких только Эпиметею доводилось встречать. Афродита была хороша, само собой, но слишком уж далека и эфирна, чтобы рассматривать ее не как предмет поклонения и отстраненного благоговения. То же и с Деметрой, Артемидой, Афиной, Гестией и Герой. Их красота была царственна и недосягаема. Миловидность нимф, ореад и океанид, пусть и вполне чарующая, представлялась поверхностной и незрелой рядом с румяной сладостью видения, что взирало на Эпиметея так робко, с такой готовностью, так восхитительно. — Можно? — повторил Гермес.

Эпиметей сглотнул, икнул и отступил назад, распахивая дверь.

— Познакомься со своей будущей женой, — проговорил Гермес. — Ее зовут Пандора.

Эпиметей и пандора вскоре поженились. Эпиметею чудилось, что Прометей — который сейчас был далеко, учил искусству отливки бронзы народ Варанаси — Пандору не одобрит. Быстрая свадьба до возвращения брата показалась хорошей мыслью.

Эпиметей с Пандорой очень любили друг друга. Спору нет. Краса и ученость Пандоры каждый день несли ему радость, а он, в свою очередь, своей непринужденной способностью жить мгновением и никогда не тревожиться о будущем дарил ей чувство, что жизнь — легкое и милое приключение.

Но одна мелочь не давала ей покоя, одна крошечная мушка зудела над ней, малюсенький червячок ел изнутри.

Тот кувшин.

Она держала его на полке в их спальне. Когда Эпиметей спросил о нем, она рассмеялась.

— Да просто дурацкая штуковина, Гефест сделал мне на память об Олимпе. Никакой ценности.

— Но красивый, — промолвил Эпиметей и дальше думать о нем не стал.

Как-то раз вечером, пока ее муж метал диск с друзьями, Пандора подошла к кувшину и провела пальцем по кромке запечатанной крышки. Почему Зевс вообще заикнулся о том, что внутри ничего интересного? Он бы не стал ничего такого говорить, если б действительно не было. Она прокрутила это рассуждение в голове.

Если даешь другу пустой кувшин, и мысли-то не возникнет говорить, что кувшин пуст. Друг заглянет внутрь однажды и сам увидит. Тогда с чего Зевс не счел за труд повторить, что ничего интересного в кувшине не содержится? Объяснение может быть только одно. Внутри — нечто очень интересное. Что-то ценное или мощное. Что-то либо чарующее, либо зачарованное.

Но нет — она же поклялась никогда не открывать кувшин. «Слово есть слово», — сказала она себе и тут же почувствовала себя очень добродетельной. Она считала, что ее долг — противостоять наваждению кувшина, который теперь действительно чуть ли не в голос звал ее, совершенно завораживающе. Сплошное расстройство — держать столь манящий предмет у себя в спальне, где он будет дразнить и искушать ее всякое утро и всякий вечер.

Искушение значительно ослабевает, если убрать его с глаз. Пандора отправилась в садик на заднем дворе и — рядом с солнечными часами, которые соседи подарили им на свадьбу, — выкопала яму и зарыла кувшин поглубже. Прихлопнула землю сверху и сдвинула тяжелые солнечные часы вместе с плитой-постаментом поверх тайника. Вот!

Всю следующую неделю она была весела, игрива и счастлива, насколько вообще способен быть человек. Эпиметей влюбился в нее еще больше и позвал друзей пировать — и слушать песню, которую он сочинил в ее честь. Радостный и удачный вышел праздник. Последний во всем Золотом веке.

В ту ночь — возможно, слегка захмелев от похвал, что расточались ей столь вольно, — Пандора не могла заснуть. В окно спальни она видела садик, залитый лунным светом. Гномон часов сиял, словно серебряное острие, и вновь Пандоре почудилось, что слышит она песню кувшина.