«Возлюбленный сын!

Пишу с неохотой, ибо не могу сообщить тебе ничего ободряющего, и все же, имея обязательства по отношению к собственному семейству, решаюсь на это, уповая на помощь духов-хранителей домашнего очага.

Внутри нашей семьи циркулируют упорные слухи, что ты держишь сторону Тая Юлия Виндекса. Он прекрасный военачальник, но тебе, как отпрыску почтенного рода не следует так поступать, особенно если учесть всю шаткость нашего нынешнего положения.

Твои настроения не лишены резона, однако я должен напомнить, что у власти стоит Нерон, а не ты, и что бунт против него - серьезное и ужасное преступление, тем более что и мы теперь далеко не могущественны. Мне пришлось влезть в долги к Корнелию Юсту Силию, что само по себе неприятно, а ты собираешься навлечь на наш дом еще больший позор вкупе с немилостью порфироносца. Силий намекнул, что всех нас сошлют, если вдруг откроется, что ты впутан в какую-нибудь интригу. Я и так уже уронил имя Клеменсов достаточно низко, а ты, кажется, хочешь и вовсе втоптать его в грязь, умоляю, отстранись от участия в этом и, если мои слова тебе безразличны, прислушайся к мольбам твоих братьев, матери и даже, сестер, которые также могут поплатиться за твое легкомыслие. Силий говорит, что и Оливию может постичь печальная участь, ибо закон суров как к заговорщику, так и ко всему его роду. Вспомни о том, сколько она для нас сделала, и вернись с кривой тропки злоумышления на широкую стезю преданного служения императору и сыновней любви.

Если же ты намерен упорствовать в своих заблуждениях, мне не останется ничего другого, как публично и во всеуслышание проклясть тебя, чего я, конечно же, никак не хочу. Ты – мое любимое чадо, хотя и не надо бы в том признаваться. Я люблю тебя со всем пылом, на какой только способно сердце родителя. Для меня было бы смертной мукой навсегда потерять тебя, но я должен заботиться о твоих братъях, сестрах и матери. Не толкай же меня на столь горестное деяние.

Собственноручно

Максим Тарквиний Клеменс.

19 мая 818 года со дня основания Рима».

Его походка была изысканно-грациозной, ее пластика нарабатывалась веками, пока не стала естественной для него, так же как.магия низкого голоса и магнетизм глубоко посаженных глаз. Сен-Жермен вошел в Рим с южной его стороны. Ему не хотелось, чтобы об этой прогулке узнали преторианцы. Из дополнительной предосторожности он надел длинный красный плащ и широкополую шляпу, чтобы сойти за греческого наемника. Он говорил с офицером-охранником на обиходной латыни и с сильным акцентом призывал в свидетели Ареса, что не замышляет недоброго, когда у него забирали на хранение меч.

В воздухе ощущалось дыхание лета, и римские улицы были еще людными, хотя солнце село около часа назад. Возле Большого цирка шли нарасхват вино с лотков и шлюхи с панели, вдали посверкивала огнями громада Золотого дома.

Сен-Жермен сбросил красный плащ и шляпу у входа в лавку, где продавались хлебцы с колбасками, зная, что это не привлечет внимания, ибо тут всегда толпилось много солдат. Потом он пошел вверх по Авентину, обходя храм Юноны и направляясь в сторону богатых кварталов, лепившихся к гребню холма. Теперь его темное персидское одеяние сливалось с ночной темнотой, а мягкая поступь была почти не слышна.

У дома Корнелия Юста Силия он взобрался на старое дерево, потом по длинной и прочной ветке перешел через высокую стену и замер в недвижности, прислушиваясь к разговору рабов. Они вычищали конюшни, и речь их представляла собой странную смесь обиходной латыни с диалектами римской Африки. суля по доносившимся звукам, конюхи понемногу прикладывались к кувшину с вином. Это занятие наконец так их разгорячило, что они затянули непристойную песенку – без склада и лада, зато очень громко и вразнобой.

Воспользовавшись ситуацией, Сен-Жермен спрыгнул с ветки и благополучно перебежал через двор. Он двигался быстро и вскоре обошел дом кругом, подобравшись к крылу, где находилась спальня Оливии.

Прижавшись на миг к стволу искривленной яблони, он стал оценивать обстановку. Слуха его коснулись тихие вскрики, идущие от окна. Эти звуки пронзили ему сердце: Сен-Жермен узнал голос Оливии. Потом в комнате завозились, что-то упало, раздался еще один вскрик, но его пресек голос Юста, до странности приглушенный.

– Не дергайся! Ну же! Или я прикажу ему высечь тебя!

Сен-Жермен рванулся к окну, но краем глаза заметил, что за кустом возле двери стоит крысовидный раб. Он прянул в тень, проклиная свое положение, не дававшее ему вступиться за женщину, которая с недавнего времени сделалась бесконечно ему дорога.

Ночь прорезали хриплые характерные вздохи, они перешли в гортанные взревывания и оборвались; потом Юст приказал:

– Пошел прочь! Теперь я с ней управлюсь!

В душе Сен-Жермена бушевал тихий ад. Только страх за Оливию заставлял его оставаться на месте. Но его попытка вмешаться в происходящее могла ей дорого обойтись.

Некоторое время спустя дверь распахнулась, на крыльцо вывалился толстобрюхий носатый детина.

Самодовольно отдуваясь, он сказал крысовидному часовому:

– О-о, теперь он не успокоится, пока не развалит ее надвое своей куцей морковкой.- Его хриплый смех был презрительным. Через мгновение носатый грек и крысовидный раб направились по садовой дорожке к конюшням.

Звуки в комнате еще не утихли, но Сен-Жермен уже стоял у стены. Цепляясь за выступы в каменной кладке, он стал подниматься к высокому сводчатому окну.

Юст наконец ушел. Оливия лежала не шевелясь. Яркие равнодушные лампы освещали скомканную постель. Боги, как все это ужасно… Она горестно сморщилась. Юст может быть доволен своим беотийцем, лоно ее ныло от его скотских толчков. Ей хотелось прикрыть ладонями груди, но они тоже болели, покрытые царапинами и синяками.

Легкий шум испугал ее, она встревоженно села. Что это? Юст? Неужели он не насытился? Она прикусила пальцы, чтобы не закричать, и решила, что лучше умрет, чем позволит ему повторить все это еще раз.

Но тайная дверца не шелохнулась. Зато ворохнулись занавески окна. На секунду ей показалось, что сама ночь спрыгнула с подоконника и направилась через комнату к ней.

Сен-Жермен!

Оливия протянула к нему руки, голова у нее пошла кругом. уж не призрак ли это? Почему он молчит? Но призрак заговорил.

– Оливия? – Имя прошелестело, как дуновение ветра.

– Сен-Жермен? – Ее голос был не слышнее. Это ты?

Он взял ее за руки.

– Да, дорогая. Утром я получил записку, и вот я здесь. Что стряслось? Он опять тебя мучил? – Вопрос ее нуждался в ответе.

Она прикрыла глаза

– Да, но… В этом нет ничего нового.- Она сжала ею пальцы.- Я просто устала. Я боюсь, Сен-Жермен… И не знаю, как быть.