В первых рядах арестантской партии выстроены каторжники; их легко узнать по укреплениям (официальное наименование кандалов) и вполовину выбритым головам. Кандалы весят, по норме, от пяти до пяти с половиной фунтов; ходить в них на большие расстояния невозможно. Поэтому, когда идут по России, ножные кандалы за городом несут на помочах на шее. Россия кончается в Тюмени; после нее разрешают прицепить ножные кандалы на поясе к ремню — так идти не в пример легче. В большинстве же партий, однако, уже по выходе из Перми, по хорошо оплаченной просьбе каторжников, цепи все за городом снимают и складывают на повозку; партия дает честное арестантское слово, что побегов из своих рядов не допустит. Слово это всегда выполняется, иначе такие послабления запретят, а виноватых в том задавят в первой тюрьме свои же. Конвойный офицер по итогам года получает на Пасху, в случае отсутствия у него побегов, годовое жалованье в награду и следит потому за своей партией в четыре глаза. Кроме того, каждая партия для него — доходный промысел. Опытный человек берет с арестантов деньги за любую поблажку, а деньги в партии, особенно в начале длинного пути, всегда есть, и не малые. Поступают они, естественно, от подаяния — русский человек искони сочувствовал кандальнику.

Если же найдется вдруг такой бесчестный человек, что решится сбежать после расковки, то партия оставляет офицера с солдатами на дороге и в полном составе сама устремляется в погоню за предателем. Обыкновенно его приводят, сильно побитого, обратно и на пути в Забайкалье доканчивают (опять не конвойные, а сами арестанты). Но когда вдруг погоня возвращается с пустыми руками, что бывает исключительно редко, то арестанты хватают на дороге первого попавшегося путника, отбирают и сжигают его документы, при их наличии, и насильно помещают несчастного в партию заместо выбывшего. Офицер видит это, но не препятствует: ему надо привести к месту перемены конвоя определенное количество голов, не важно, какого качества. Под угрозой смерти случайно попавшемуся человеку запрещают объявлять себя до прибытия в тюрьму, и бывали случаи, когда такой горемыка полгода потом доказывал свою личность, пребывая за решеткой.

Еще можно отличить каторжника от, скажем, поселенца, по бубновому тузу и буквам «ск», нашитым на спину халата: «ссылно-каторжный» (сами арестанты расшифровывают это иначе: «сильно каторжный»). Тузы бывают разного цвета: красный — за убийство, желтый за воровство, и так далее.

Поселенцы идут в колонне следом за каторжными. Их тоже сковывают на людях, но только за руки, по четверо в ряд. «Спиридоны», а так же сопровождающие арестантов родственники (нередко за осужденным следует вся его семья) помещены в самый хвост партии. Замыкают колонну всегда несколько повозок. На них везут вещи этапируемых, котлы, провизию, необходимый инвентарь, а еще больных, женщин и детей. Если в партии есть привилегированные арестанты, они нанимают кибитку и едут в Сибирь с комфортом.

Лыков с Недашевским сидели в грязной, заплеванной, кишащей клопами камере временного содержания Спасской части. Яков пребывал в некоторой прострации: час назад их взяли в притоне в Апраксином переулке с просроченными видами Нерчинской ремесленной управы. Привели в часть, обыскали, отобрали все деньги, какие были, и посадили в эту «чижовку». Челубей еще получил две банки в спину от городового за то, что медленно выворачивал карманы.

Камера, рассчитанная на тридцать человек, вместила в себя более семидесяти. Люди сидели на полу, жались по стенам; самые везучие успели захватить скамейки. Лыкову с Челубеем сидячих мест уже не досталось, но Алексей бесцеремонно спихнул на пол двух оборванцев, и силачи уселись вполне комфортно. Поглядев внимательно на Лыкова, бедолаги молча отошли подальше.

Несмотря на поздний час (половина первого ночи), в «чижовке» никто не спал. Разбитной люд галдел не переставая, причем из десяти произносимых слов семь были матерными. В одном углу дрались, в другом пели; рядом с ними без стеснения распивали «сороковку» брандахлыста.[83]

Алексей на ухо вполголоса инструктировал Якова:

— Здесь все по Дарвину: выживает сильнейший. Мы с тобой, по легенде, «спиридоны», низшее сословие; наш номер в тюрьме последний. Но крепкого и смелого человека, кем бы он ни был, задирать тут не будут, побоятся. Завтра ты увидишь, как я стану «прописываться». Поступай так же: бей со всей мочи при каждом случае, и дело наладится…

— При каком таком случае? Сидит человек, я подхожу и молча, без повода его бью?

— Да, если потребуется. Или бьешь ты, или бьют тебя — выбирай! На первых порах это необходимо, как презервативная мера; потом, когда ты уже подтвердил свой высокий статус, можешь отдыхать на кочке. Но кочку надобно захватить, быстро и жестоко.

Лучшие места в камере находятся напротив входа, подальше от парашки; их и занимают аристократы. Они отстаивают свои привилегии яростнее, чем бояре в Думе, и готовы биться за них вусмерть. Так вот, запомни: на этих местах, отсюда и до самой Читы, должны сидеть мы. И придется за это изрядно подраться. Достаточно один раз испугаться, дать слабину, и большинство тебя затопчет. А я не собираюсь жить под нарой… Поэтому прикрывай мне спину, как я тебе, и ничего не бойся. Никогда и ничего не бойся — это главное правило в тюрьме для сильного человека.

Далее. Здесь сходятся четыре основные группы, почти как партии в английском парламенте. Это: фартовые, пустынники, шпанка и брусы. Слушай их «Табель о рангах».

Брусы — люди, попавшие в тюрьму случайно, и делятся они на легавых и шпановых. Первые, выйдя на свободу, постараются никогда более здесь не оказаться; вторые, наоборот, развращаются и становятся уже закоренелыми. И те, и другие — наиболее угнетаемая часть тюремного населения; общее их прозвище — «от сохи на время».

Шпанка — уголовная шушера; она дает основную массу арестантов. Преимущественно, это воры низших разрядов: «мойщики» — ворующие у спящих, «халамидники» — базарные тырщики, «сонники» — обирающие пьяных, и «марушники» — карманники по церквям и на кладбищах. К шпанке же относятся мелкие аферисты, «субчики» — сутенеры, «маргаритки» — мужеложцы, ну, и вся та сволочь, что сидит по кабакам. Есть еще особая подгруппа, близкая к шпанке — «общественники», выгнанные крестьянским обществом за дурное поведение и ссылаемые за то на поселение; поганый весьма народ… Элита шпанки — так называемые храпы и глоты — поставляют кадр для фартовиков, но этот титул надо еще заслужить.

Пустынники — бродяги, не помнящие родства — уже серьезная сила. Их много и они спаяны, стоят друг за друга горой. Ими переполнена каторга, они же дают основной процент беглых. У пустынников собственный язык и отдельные правила. В тайге, по необходимости, они могут и убить, особенно «братских» — бурятов; между ними старые счеты. Но, в целом, пустынники люди без четких преступных профессий, желающие жить кое-как, лишь бы праздно и никому не кланяться. В Сибири преимущественно из них вербуются дикие золотоискатели-«горбачи», а на поселении — содержатели подпольных притонов.