у меня тоже нет желания вести с ним беседы, но Германа, похоже, это не волнует. Он делает шаг в сторону, преграждая мне путь. И тем самым давая понять, чтобы я задержалась.

– Как себя чувствует Илья? Я заходил к вам недавно, вы еще спали. Не стал будить. – Смотрит сканирующим, прощупывающим взглядом.

– Спасибо, пока все в пределах нормы. Можно я пройду? Меня сын ждет.

– Соня, я хотел с тобой поговорить, – не пропускает он. – Сегодня вечером, если успею вернуться пораньше. Пожалуйста, дождись меня, если не сложно? Это важно, – добавляет в конце.

Дожидается моего согласия и только после этого освобождает дорогу.

Его слова не выходят у меня из головы. Крутятся, жужжат назойливой мухой.

Он хочет поговорить о чем-то важном.

Чего мы еще не выяснили?

О каких моментах не договорились?

Ответ только один, и он далеко не утешительный. От меня потребуют подписать бумаги на отказ от сына.

Сердце болезненно сжимается и начинает колоть под ребрами. Я не могу. Я не сумею отказаться от ребенка даже при всем давлении его биологических родителей. Это выше моих сил!

Илюша стал для меня всем. Моим смыслом жизни, моей путеводной звездочкой, частичкой меня. Отдать его равносильно смерти. Как я смогу жить, зная, что его воспитывает такая женщина, как Александра, которой сын необходим разве что как красивое приложение к успешной жизни?

Она уже достаточно проявила себя, открыв истинное лицо. Она не любит его, ей не нужен этот ребенок. Вернее, нужен, но явно не как родной любимый человечек.

И выхода я не вижу. Варианты со звонком в полицию, с бегством – сразу мимо. Это слишком рискованно. Тем более у Александры против меня козырь. С ее связями она с легкостью избавится от соперницы, дай только повод.

Но надежда, как известно, умирает последней. И я все еще цепляюсь за хрупкую соломинку, оттягивая неизбежное и отчаянно молясь о чуде.

День проходит спокойно. Нас наконец-то переселяют из душной женской спальни в детскую комнату. Светлую, уютную, просторную. Тут даже дышится легче.

Не знаю, кто ее проектировал, но мне здесь нравится абсолютно все. Мебель, цвета, игровая зона.

Илюша засыпает рано, а вот я еще неизвестно когда смогу расслабиться.

Присаживаюсь рядом с ним и включаю телефон. В поисках решения проблемы меня тянет зайти в интернет. Поискать какую-либо информацию про Кравицких. Хоть что-нибудь, что может помочь.

Вбиваю фамилию, и на меня валится поток общеизвестной статистики.

Семейное положение, материальные активы, оценка бизнеса, участие в благотворительных мероприятиях. Бла, бла, бла. Ничего такого, что могло бы пригодиться.

Я уже собираюсь смахнуть с экрана раздражающие статьи, как взгляд выхватывает в общем потоке что-то про автомобильную аварию. Кома. Долгая реабилитация. И дата случившегося.

В груди неприятно ёкает. Сердце колет под ребрами от внезапной догадки. Я лихорадочно вспоминаю тот отрезок времени.

Лето. Жара. Вторая половина моей беременности. Почти. И именно тогда врач сказал мне, что биологические родители ребенка отказались от него.

А на самом деле…

– Соня, ты не спишь? – Вздрагиваю от неожиданности. Я настолько погрузилась в свои мысли, что даже не услышала, как Герман вошел. – Я стучался. Ты не ответила, – оправдывается он.

Выключаю экран телефона, пряча его в карман. Руки дрожат от неожиданности. Словно меня застали врасплох в момент преступления.

– Добрый вечер. Нет. Я задумалась, – выпаливаю на автомате.

Вскакиваю с места и тут же валюсь обратно оттого, что затекла правая нога.

– Что-то случилось? Тебе плохо? – в считаные секунды оказывается рядом.

Я вижу неподдельное волнение на его лице, и это подкупает.

– Все в порядке. Сейчас пройдет. Ногу отсидела, – качаю головой.

Он продолжает с тревогой вглядываться мне в лицо. Тянет руку к моему колену, но на полпути передумывает и, сжимая кисть в кулак, убирает ее за спину.

Молчит с минуту, пока я, стиснув зубы, отсчитываю секунды. Еще немного, еще капельку, и эти мелкие иголочки под кожей успокоятся.

– Ты ужинала? – спрашивает, когда я выдыхаю с облегчением. А после, не дожидаясь согласия, добавляет: – Составишь мне компанию?

Так, как будто у меня есть выбор.

Я встаю с кровати и медленно иду следом. Где-то в мыслях мелькает образ дороги на плаху. Увы, но в какой-то мере сравнение верное.

В столовой нас ждет накрытый стол. Фрукты, легкие закуски, основное блюдо из осетра.

Герман галантно отодвигает стул, предлагая сесть.

– Как прошел сегодняшний день? – начинает издалека.

Смотрю на сервировку, на свежие цветы в вазах. В другой ситуации подобный ужин можно было бы принять за романтик. Ну или хотя бы за семейный.

– Спасибо. Без происшествий.

– Илья привыкает к обстановке?

Я невольно давлюсь от его вопроса. Кравицкий четко намекает на то, что дом сына теперь тут и мое пребывание здесь всего лишь временное явление.

– О чем вы хотели поговорить? – перевожу тему. – Вы же за этим меня позвали?

Мне надоело оттягивать неизбежное. Будь что будет.

– О тебе, – ставит в тупик Герман.

– Эм?

Он берет мою тарелку, кладет на нее кусочек запеченной рыбы, канапе из сыра и овощей, салат и возвращает ее мне. Только я сомневаюсь, что мне сейчас полезет кусок в горло.

– Расскажи подробно, как ты решилась на такой шаг, как суррогатное материнство? Откуда узнала про нас? Где проходила первая встреча? Как? Что вы обсуждали? Какие условия тебе предлагали? Что было потом? В общем, я хочу знать все до мельчайших подробностей. Понимаешь?

– Про токсикоз тоже рассказывать? – вырывается язвительно.

Язык срабатывает вперед мозга.

Герман снисходительно кривит губы в улыбке.

– Все – это значит все. И про токсикоз тоже, – ставит на место.

Я теряюсь в первый момент.

Что вдруг произошло? Раньше он и слышать не хотел моих оправданий. Закрывал рот, отмахивался еще на начальной стадии, утверждал, что ему все прекрасно известно про меня. А сейчас смотрит так, словно я специально утаивала ценную информацию, но теперь намерен выяснить все до мелочей.

– Интересный поворот, учитывая, что вы и без моих откровений все про меня знаете. По крайней мере, с ваших же слов.

Герман откидывается на спинку стула и склоняет голову набок. По лицу ползет усмешка, хотя синие глаза остаются серьезными.

– Все – да, как оказалось, не все. И давай уже перейдем на «ты»? Все-таки не чужие люди.

Я теряюсь еще больше. На «ты» он перешел давно, а вот у меня язык не поворачивается. Да и мне самой так комфортнее.

Так я чувствую дистанцию. Не позволяю лишним мыслям сбивать меня с толку. Но Кравицкий беззвучно гнет свою линию.

Я не понимаю, что происходит, ощущая витающее в