— Конечно, не леди, — не стали спорить к моему праведному возмущению, — ты — самая настоящая каза, — заявили безапелляционно и глубокомысленно.

— Какая ещё коза?! — возмутилась я.

— Ну… казак-женщина, — немного помявшись, пояснили мне.

— Во-первых, на минуточку, не каза, а казачка, — поправила я, подняв палец, забыв, что нагшас меня не видит.

— А во-вторых, женился я на тебе, ка-зач-ка, — перебили меня. — Твоя кровь была в ритуальной чаше. Чему я несказанно счастлив.

Молчу. Потому что запрещённый приём! Но… говорить ведь что-то надо?

— Правда?

— Правда, Майя. Счастлив.

— Правда — лорд? — а у самой губы растягиваются в дурацкой-предурацкой улыбке. — А кто тогда тот был… другой?..

— Майя, — голос Кира посерьезнел. — Давай ты выйдешь, и мы поговорим. Я так понимаю, очень многое нужно тебе рассказать. Но сперва ты поешь. И последнее не обсуждается.

Пытаюсь вспомнить, когда ела последний раз… вот по по-человечески ела, не кусочничала. И выходит чуть ли не вечность назад. Кусок мяса с лепёшкой под пристальными взглядами сообщников леди Катлин в горло не лез.

Желудок жалобно напомнил о себе. А я даже разозлилась немного. Ну вот какого чёрта этот нагшас всегда оказывается прав?

— Ты больше суток проспала, — продолжили «давить фактами» из-за двери.

Сколько?!

Кажется, моё молчание было истолковано неверно.

— Майя, а ещё листья асахи сменить нужно. Иначе выздоровление замедлится.

Я покосилась на плечо. Не то, что с анамом, а то, на котором до этого листок был. Небольшая царапина. Вполне себе затянувшаяся.

— А до этого, кто менял? — я сама подозрительность, да. И на повестке дня — допрос с пристрастием. Через дверь, правда, но главное, что эффективный ведь!

— Ты думаешь я кому-то доверю делать это со своей женой?!

Аут. Окончательный и бесповоротный. Нет, оно, конечно, логично было бы предположить, что какому-то местному магическому лекарю меня доверили, но… Всё же я рада, что это был Кир. Хоть и стыдно до ужаса, а всё равно радостно! Л. Логика.

— Ты, если что, мне тогда, ну… уйти позволил, — всё же решила напомнить я. Потому что слабость в коленях, пульсация в самых непредназначенных по моему скромному мнению для пульсации местах и бабочки в голове и животе — это, конечно, хорошо, но… Если то, что было окажется какой-то их местной проверкой на вшивость по нагшасским обычаям — убью! Вот просто убью! Хотя нет. Знаю же, что это так, для красного словца…

Как знаю и то, что простить не смогу такое. Никогда.

Поэтому я продолжила:

— И потом, ночью, отвести к этому… к этому…

При одном воспоминании о несостоявшемся насильнике, о бешенстве и ненависти в его глазах, о том, как неуклюже сучил ногами, а пальцами сжимал перерезанное горло… голос мой дрогнул, и я замолчала. Так вдруг жалко себя стало…

Кир ответил сразу.

— Майя, открой пожалуйста. Я всё объясню. И здесь я ни причём, клянусь. Когда я расскажу тебе, как всё это выглядело моими глазами, ты меня простишь.

Вот это самомнение, однако! Но от сердца сразу отлегло. Если он говорит, что ни причём, значит, так оно и есть. Скорее всего, его тоже подставили, как и меня. Но всё же это не повод капитулировать, нет.

— А ты уверен, казак?

И вот не надо быть победителем Битвы Экстрасенсов, и даже ведьмой быть не надо, чтобы знать: там, за дверью, сейчас улыбаются. Несмотря даже на мой суровый, если что, тон!

— Не уверен, — ответил Кир с теплотой в голосе. — Но очень на это надеюсь.

— Считай, что я почти тебе поверила. И даже выйду отсюда. Когда-нибудь.

Вздох.

— Майя, открой дверь, пожалуйста. Я только листья асахи тебе отдам. Их нужно на все царапины и ушибы поместить.

И слышу по его тону — ему действительно это важно. Моё здоровье важно. И эта мысль почему-то заставила совсем расклеиться.

— Правда, сам входить не будешь? — шмыгаю носом.

Ещё один вздох. Куда более тяжёлый.

— Обещаю. Эйва.

Хм, ну если по-хорошему, то почему и не поверить. К тому же что-то мне подсказывает, если бы Кир захотел, уже вошёл бы. Вместе с этой самой дверью. Которую б даже и не заметил. И магия тут ни причём.

Подтянув одеяло повыше, всё же решилась.

Мои дрожащие пальцы на изящной защёлке, затем на ручке двери… Виноватый взгляд зелёных глаз, окутывающий теплом и заботой, соприкосновение пальцев, от которого по телу бегут сладкие разряды тока… И захлопнутая дверь, причём уже им захлопнутая, потому что у меня руки банально заняты: в одной — свёрток с чем-то зелёным и ароматным, в другой — высокий прозрачный бокал с плавающим в нём круглым кусочком какого-то розового фрукта.

Принюхалась: пахнет вкусно. Аромат одновременно цветочный и какой-то цитрусовый. Рот моментально наполнился слюной.

— Воду с малоном выпей, — посоветовали из-за двери, читая мои мысли. — И выходи побыстрее. Завтракать.

— Это уж как получится, — решила я покапризничать, не без усилий отрываясь от бокала с водой. Кисловатой, но в меру, очень освежающей.

— Там к тебе Баст умудрилась проскочить, — сообщил Кир. — Не может себе простить, что пропустила твоё пробуждение. Не отходила от тебя, пока ты спала.

— Мяв, — подтвердила с пола Беська, присаживаясь, щуря зелёны очи и обвивая лапки хвостом.

— Ты с ним в сговоре, это я поняла, — сообщила усатой нахалке, у которой тоже взгляд показался виноватым.

За дверью хмыкнули, и, хоть больше не донеслось ни звука, поняла, что отошли.

Я вообще-то не капризная. И не сентиментальная ни разу. Вредная — бываю, да. Периодически. Но вот чтобы ныть, мстить, тянуть на себя одеяло внимания окружающих… такого за собой не замечала. Ну, может быть, когда болею только.

А вот сейчас прямо расклеилась.

Видимо, схлынувшее нервное напряжение сказалось. И вот пока не почувствовала себя в безопасности, я даже не в курсе была, каким оно, оказывается, было, это напряжение. Со внезапной бескомпромиссной ясностью поняла даже: долго бы я не продержалась. Рано или поздно сорвалась бы. И, пожалуй, что рано. Скоро, то есть.

Истерика накатила, обрушилась девятым валом, смела ураганом, тайфуном, цунами! Меня трясло. Всю. От кончиков пальцев до пят. Колотило… нещадно. И рыдания удавалось сдерживать, то есть какой там сдерживать, делать их относительно беззвучными, исключительно закрывая себе рот ладонью.

Снаружи по-прежнему не раздавалось ни звука, но я точно знала: он снова тут. Под дверью. Прислушивается, и, хоть плачу молча, слышит. Каким-то непостижимым образом, слышит.