– Да это проще в сто раз! В Болотном этой смородины в каждом огороде тьма тьмущая, а хороших картин в Москве раз-два и обчелся. Ты только покрасивше рисуй, а не мазню импрессионистскую. Натурально, чтоб все, ярко, подробно, с фотографической точностью!

Татьяна сначала наотрез отказалась рисовать «покрасивше», но пообедав горсточкой прогорклого риса, который они обнаружили в старом холодильнике на загаженной коммунальной кухне, она решила, что стоит, пожалуй, попробовать.

В шкафу, на кухне, еще обнаружился на удивление хороший молотый кофе и коричневый сахар. Татьяна, выпив подряд чашек семь крепкого, сладкого, бодрящего напитка твердо решила: да, стоит попробовать.

С кухни на улицу обнаружился черный ход: дверь, заваленная всяким хламом выходила в зеленый, уютный двор. Татьяна разгребла этот хлам, с огромным трудом отодрала от косяка расшатанную дверь и оказалась в милом, московском, почти Поленовском, дворике. Как он сохранился практически в центре Москвы – уму непостижимо. Тут гуляли бандитского вида коты, ветер скрипел старенькими качелями, кустарник буйствовал отцветающей осенней листвой, а взъерошенные воробьи возились в пыли.

Освещение было отличное – вечер только-только вступал в права, солнце не забивало цвет, предметы давали мягкие тени и имели сглаженные очертания. Эх, если бы не потребность рисовать эту картину на продажу! И почему у народа повышенным спросом пользуются только картинки-открытки?!

... То, что было сейчас на холсте, никуда не годилось.

От обиды и раздражения Татьяна взяла на кисть побольше оранжевой краски и в центре нарисовала огромного сказочного кота. Кот получился смешным – с хитрющей мордой, пушистым хвостом и огненной длинной шерстью. Лубочная картинка с этим котом приобрела хоть какой-то смысл, она стала картиной-шуткой.

– У вас бездна вкуса, прорва юмора и, судя по всему, масса свободного времени, – сказал сзади густой насмешливый бас.

Татьяна вздрогнула, обернулась, и в «черных» дверях увидела гиганта с прищуренными голубыми глазами. Он не входил в дверной проем, поэтому стоял чуть согнувшись, придерживаясь за косяки. Джинсовый костюм на гиганте плохо сидел – был коротковат, тесноват, и, кажется, плохо скроен.

– Вы намекаете, что эта мазня бездарна? – грустно усмехнулась Татьяна, кисточкой указав на картину.

– Я намекаю, что вы выпили весь мой кофе и слопали сахар. Предупреждаю, я не силен в живописи, поэтому не втягивайте меня в разговор об искусстве.

– Я не втягиваю, – покраснела Татьяна. И в самом деле, с чего это она взяла, что неуклюжему, голубоглазому увальню есть дело до дурацкого кота, нарисованного на холсте? – Просто я привыкла, что всем праздношатающимся всегда есть дело до того, что я рисую.

– Это я-то праздношатающийся?! – возмутился гигант.

Кажется, он возмутился сильно, потому что уши его вмиг покраснели, а челюсть сделала фирменное движение всех разъяренных мужиков – такое, когда желваки на щеках дергаются.

– А ... кто вы? – сильно испугавшись, спросила Татьяна, подумав, что этот монстр прибьет ее сейчас как муху.

Как он оказался в квартире? Почему его кофе и сахар торчат в кухонном шкафчике? Зачем он поперся за ней через черный ход?

– Вообще-то, я хозяин квартиры.

– Вообще-то, хозяйка этой квартиры, эта... ну, пристройка такая к дому... – неубедительно возразила Татьяна. Ей стало вдруг дико страшно, в голову даже закралась мысль, что в этом Поленовском дворике можно легко спрятать труп вон в тех мусорных контейнерах.

– Ариадна Степановна хозяйка только трех комнат в этой квартире, – холодно процедил гигант. – А комнат в квартире четыре! Одна принадлежит мне. Я приезжаю сюда раз в месяц, пью кофе, прибираюсь и уезжаю.

– Извините. Я куплю вам кофе и сахар...

– Где вы купите сорт кофе, пропущенный перед обжаркой через желудок лювака?!! – заорал вдруг гигант.

Воробьи дружной стайкой вспорхнули от его крика.

– Что-о-о? Ох! – охнула Татьяна, сделала шаг назад, оступилась и чуть не упала.

– Я пью особый сорт кофе, – сбавил обороты гигант. – Kopi Luwak. Его бобы до обжарки проходят через желудок мелкого хищника – лювака. Впрочем, вам этих тонкостей не понять...

– Пустите! – Татьяна ринулась к черному входу, который он преграждал своей тушей. – Пустите скорей! – Она попыталась поднырнуть ему под руку, но наткнулась на его локоть, потом на ремень джинсов, еще на что-то... Все это как-то странно и хорошо пахло – мускатом, сандалом, или чем-то еще? – экзотическим, заморским, дорогим, дурманящим... Может, этим... люваком?

– Куда это вы? – вроде как снова возмутился гигант. – Удираете от ответственности? Бросаете вашего шедеврического кота на растерзание дворовых кошек?

– Пустите! – взмолилась Татьяна. – Меня тошнит от вас и вашего кофе!

Гигант посмотрел на нее с любопытством. Желваки перестали играть на его щеках, уши приобрели нормальный, неразгневанный цвет. Он вдруг загоготал, как гром среди ясного неба, и ляпнул:

– Так вам и надо!

И показал, что он именно это «ляпнул», прикрыв огромной ручищей свой хохочущий рот.

– Ну вы и... – Татьяна все-таки прорвалась через его локти, но, очутившись в ванной, поняла, что тошнота бесследно прошла.

Осталась злость, обида, неловкость и... мысль-вопрос: каким образом тот самый кофе добывался из желудка мелкого грызуна?

Она умылась и вернулась на кухню. Гигант топтался возле плиты.

– Я пошутил, – развел он руками.

– Насчет кофе?

– Насчет того, что «так вам и надо».

Татьяна хотела выйти во дворик, чтобы забрать этюдник, но вместо этого опять втянулась в дурацкий, раздражающий разговор.

– Я верну вам ваш кофе! – заорала она.

– Ой, лучше не надо! – дурашливо испугался он. – Второй раз, пропущенный через желудок, да еще ваш...

– Куплю! – поспешно уточнила она.

– Вы не достанете этот сорт. А если и достанете, то вряд ли он будет вам по карману.

– Вы странный человек! Завариваете и пьете помет грызунов, живете в квартире, где краска отваливается от стен! Я с трудом отмыла все двери, к ним было невозможно прикоснуться!

– Я тут не живу! Я сюда на-ве-ды-ваюсь! Тут жила моя бабушка, а я не могу, не хочу продавать ее комнату. Бабуля не хотела отсюда переезжать, хотя я и купил ей другую квартиру! И теперь я не могу продать ее комнату, не хочу, чтобы в ней жили чужие люди. Я оставил там все, как есть – салфеточки, вазочки, фотографии, накрахмаленное белье, картины в рамах, которые она вышивала крестиком. И, кстати, в ее комнате идеальная чистота! Когда я сюда приезжаю, я мою полы, вытираю пыль, проветриваю. То, что творится за пределами бабулиной комнаты, меня не волнует. Не буду же я делать ремонт для постояльцев Ариадны Степановны, в самом деле! Интересно, зачем я вам это все объясняю?