После этого Лебрак бдительно проследил, чтобы не было забыто ни одной пуговицы, ни одной петли. И очень обрадовался, увидев, что Ацтековы штаны держатся на вполне сносных помочах с двойной лапкой.

– Шикарно, – похвалил он, – семь пуговиц для портков. Вот это хорошо, дружок! В благодарность тебе полагается лишний удар палкой. Это научит тебя, как насмехаться над бедняками. Знаешь, мы у нас в Лонжеверне не скупимся. Ни на что не скупимся. Даже на палочные удары. А до чего же будет доволен первый из нас, кого вы схватите, когда получит такую славную пару помочей! Вот черт, я почти хотел бы, чтобы им оказался я!

К этому времени, лишенные всякой оснастки – пуговиц, пряжки и крючков, – штаны пленника уже гармошкой спадали на чулки.

Подштанники, жилет, куртка и рубашка тоже были в свой черед последовательно ободраны. В жилетном кармашке парня даже обнаружилась новенькая монетка в одно су, каковая в бухгалтерии Тентена поступила в разряд «запас на случай беды».

И когда многочисленные и скрупулезные осмотры убедили лонжевернских бойцов, что больше ничего, ну совсем ничегошеньки не выцарапать, когда отложили в сторонку трофей – ножик Ацтека, специально для Гамбетта, которого у того не было, – наконец было принято решение со всеми возможными предосторожностями развязать жертве руки и ноги. Пора бы уже.

Ацтек исходил пеной под кляпом; остатки его стыдливости были приглушены страданием или задушены яростью, поэтому, даже не подумав о том, чтобы подтянуть свои свалившиеся брюки и прикрыть виднеющиеся под рубахой красные от порки ягодицы, первым делом он вырвал изо рта свой злополучный жуткий носовой платок.

А потом, все же торопливо подобрав одежду на бедрах, принялся выкрикивать ругательства в адрес своих палачей.

Кое-кто уже собрался было наброситься на него и снова отхлестать, но Лебрак, изобразив великодушие, на что, разумеется, были свои причины, с улыбкой остановил их.

– Да пусть орет, если нашего малыша это радует, – насмешливо сказал он. – Обязательно надо, чтобы дети радовались.

Ацтек ушел, волоча ноги и плача от ярости. Разумеется, он задумал сделать то, что сделал Лебрак в предыдущую субботу: упал в первые же кусты и решил показать лонжевернцам, что он не глупее их. Поэтому он полностью разделся, снял даже рубашку, чтобы показать им свой зад.

– Он еще будет над нами издеваться, Лебрак, вот увидишь. Надо было еще разок вздуть его.

– Да ладно, перестаньте, – отвечал Лебрак, у которого, как у Трошю́, был свой план{32}.

– Ну, что я тебе говорил, черт побери! – воскликнул Тентен.

И правда, совершенно голый Ацтек резко выскочил из кустов и появился прямо перед флагом лонжевернцев. Показал им то, о чем говорил Тентен, обозвал их трусами, разбойниками, дохлыми свиньями, парнями без яиц… А потом, увидев, что они готовы броситься к опушке, убежал, петляя как заяц.

Далеко уйти ему, бедняге, не удалось…

Внезапно в четырех шагах перед ним возникли два жутких бандитских силуэта. Они преградили ему путь, выставив вперед кулаки, затем грубо схватили его и, щедро награждая тумаками, насильно привели его к Большому Кусту, который он только что покинул.

Не зря Лебрак совещался с Курносым и Гамбеттом. Он считал себя предусмотрительным и гораздо раньше остальных понял, что его голозадый пленник еще устроит ему подлянку. Поэтому он простодушно дал ему сбежать, несмотря на порицания товарищей, чтобы мгновение спустя с удовольствием снова сцапать его.

– А, так ты хочешь показать нам свой зад, дружок! Что же, отлично! Не стоит мешать деткам. Сейчас мы посмотрим на твою задницу, малыш, и ты это почувствуешь. Привяжите этого юного шутника к его дубу. А ты, Гранжибюс, сходи за своим прутом, надо бы оставить ему еще парочку отметин пониже спины.

Щедрый до невозможности Гранжибюс отвесил Ацтеку двенадцать ударов плюс вдобавок еще один, чтобы научить его, как надоедать им с братом по вечерам, когда они возвращаются домой.

– А вот еще, чтобы ты был понежнее и наш Турок не попортил своих зубов, когда захочет куснуть твоего вонючего мяса, – пояснил он.

В это же время Курносый складывал узелок, конфискованный у пленного.

Когда ягодицы несчастного как следует покраснели, его снова отвязали, и Лебрак, церемонно возвращая ему вещи, сказал:

– Всего доброго, господин Краснозадый! Привет вашим цыпочкам.

Затем он снова заговорил своим обычным тоном:

– Так, значит, ты хочешь показать нам свою задницу, дружок! Ну что же, покажи. Покажи нам свою задницу. Показывай ее, когда захочешь. Теперь будешь показывать ее своему папаше-пьянице, это я, Лебрак, говорю тебе!

И отпущенный на волю Ацтек на сей раз убежал без единого слова и догнал свою отступающую армию.

Если я выбрал это заимствованное, как можно догадаться, у г-на Поля Бурже{33} название и если, вопреки сложившемуся обычаю, заменил некий знаменитый текст в эпиграфе для моих глав символическими вопросительными знаками, пусть читатель или читательница соблаговолит поверить, что я не хотел походя ни мистифицировать их, ни тем более поднабраться какого бы то ни было вдохновения для последующих страниц у вышеназванного «известного писателя». Впрочем, как знать, но мой превосходный учитель Окта́в Мирбо́{34} неоднократно и конкретно давал нам понять, что «избранными» герои Поля Бурже становятся лишь начиная с ренты в сто тысяч франков. Так что, повторяю, не может быть связи между персонажами изысканного и прославленного академика и здоровой и крепкой детворой, самым скромным и правдивым историографом которой я здесь выступаю.

Оказавшемуся среди своих солдат Ацтеку-с-Брода не пришлось рассказывать, что с ним произошло. Забравшись на свое дерево, Тугель видел всё или почти всё. Удары прутом, тумаки, обрезанные пуговицы, бегство, новое пленение, освобождение – соратники от начала до конца вместе с ним пережили страшные минуты пытки, страха и ярости.