Следствие, которое он провел со всей возможной оперативностью и живостью, не дало никакого результата. Опрошенные мальчишки либо молчали как рыбы, либо тупо резвились, как молодые бычки. Поэтому в ближайшее воскресенье кюре, убежденный в том, что это дело рук какой-то чудовищной тайной организации, метал со своей кафедры громы и молнии против нечестивцев и сектантов, каковым мало преследовать добрых людей, так они зашли еще дальше в своем кощунстве, пытаясь насмехаться над святыми в их собственном доме.

Местные жители были потрясены так же, как кюре, и никто из них не заподозрил, что святой Иосиф был обряжен в штаны Ацтека-с-Брода, захваченные в честном бою лонжевернской армией у вельранских недоумков.

На следующее утро казначей, устроившись на своем месте на задней парте и уже сто раз и даже больше посчитавший, пересчитавший и перебравший все составляющие казну и отданные ему на хранение предметы, подготовился продемонстрировать свой гроссбух.

Итак, он по памяти принялся вписывать в графу поступлений следующие детальные подсчеты.

«Ну-ка, точно ли там шестьдесят пуговиц? Старикан меня не видит. Может, пересчитать?»

И он поднес руку к карману, оттопырившемуся от разнообразных богатств, которые смешались с его собственными сбережениями, потому что Мари пока не успела выполнить свою тайную работу. Накануне братец вернулся поздно, и ей некогда было сшить обещанный войску мешочек с завязками.

Карман Тентена с пуговицами был заткнут его носовым платком. Недолго думая, он резко вытащил его, торопясь проверить точность своих подсчетов, и… по полу, словно орехи или шарики, рассыпались и покатились по всему классу пуговицы из казны!

Раздался приглушенный гул, все головы повернулись в его сторону.

– Это еще что? – холодно спросил отец Симон, вот уже два дня наблюдавший за странным поведением своего ученика.

И он поспешил собственными глазами оценить природу правонарушения, поскольку, несмотря на все свои уроки этики и вопреки деяниям Джорджа Вашингтона и знаменитой истории с его топориком{36}, совершенно не был уверен в чистосердечии Тентена и его дружков.

Бедный казначей был слишком взволнован, чтобы подумать еще и о бухгалтерской книге, так что Лебрак едва успел дрожащей рукой подхватить ее и торопливо сунуть в свое отделение в парте.

Однако его движение не ускользнуло от бдительного ока учителя.

– Что вы там прячете, Лебрак? Покажите немедленно, иначе неделю будете оставаться после уроков!

Показать гроссбух, обнародовать тайну, составлявшую мощь и славу лонжевернской армии? Как бы не так! Лебрак скорее проглотил бы свою шляпу, как говаривал брат Курносого. Однако целую неделю оставаться после уроков…

Соратники с тревогой следили за поединком.

Что там говорить, Большой Лебрак поступил как настоящий герой!

Он снова поднял крышку парты, открыл учебник по истории Франции и пожертвовал на алтарь их малой лонжевернской родины первое, столь драгоценное его сердцу свидетельство своей юношеской любви. Он протянул отцу Симону картинку, которую сестра Тентена дала ему как обещание, – ярко-алый тюльпан или анютины глазки на лазурном поле с незабываемыми словами: «На память».

Впрочем, Лебрак дал себе клятву в первый же раз, когда будет дежурить или когда учитель по той или иной причине выйдет, стащить картинку из кабинета отца Симона, если тот сразу не порвет ее.

Какое же облегчение испытал он, когда через мгновение преподаватель вернулся на свою кафедру!

Однако падение пуговиц так и не получило объяснения.

Лебрак вынужден был, путаясь в словах и запинаясь, признаться, что выменял пуговицы на картинку. Такая коммерция представляла не меньшую странность и таинственность.