— И что предлагаешь?

— Пошли в Петербург кого другого. Доставить письма всякий справится. А я на Волгу махну. Калмыцкий язык и обыкновения знаю, к тому же и в лошадях разбираюсь. Пригоню сколь надо, они хорошо кубанские орды ограбили в сем году.

Теоретически право такое у меня имеется, в границах определенных законом сумм. Экономить не ко времени. Без коней совсем труба.

— А деньги? Значит, так: первым делом в штабе выясню подробности и постараюсь получить дополнительно казенные. Если нет, все равно метнешься до дома, возьмешь у Андрюхи потребное. Будет и по-моему, и по-твоему. Только тогда людей возьми в помощь и для охраны.

— Вот и ладно. — Гена кивнул, соглашаясь. — Договорились.

— Гусев! — зову уютно устроившегося в углу прапорщика, который, морща юношески гладкий лоб, нечто старательно фиксирует на бумаге.

— Слушаю! — вскакивает тот дисциплинированно с табурета, роняя деревяшку, используемую вместо стола, и вытягиваясь во фрунт. Хорошо еще чернильница стоит на полу, а то бы все кругом заляпал.

— Что ты все время пишешь? Я в данный момент ничего не диктовал, никаких приказов.

Еще не хватает, чтобы чужие разговоры на бумаге излагал.

— Может, письмо маме? Похвально!

— Никак нет! — Даже в полутьме вечера заметно, как его бросило в краску. — Я записываю ваши рассказы солдатам!

— Чего?

— Жалко, если пропадет. И потом для потомков сохранить благое дело.

У меня появился личный секретарь на манер евангелистов? И будут будущие поколения школьников изучать назидательные тексты, проклиная давно скончавшегося Ломоносова.

— Не могли бы вы, Михаил Васильевич, — застенчиво говорит прапорщик, — повторить с… — он заглянул в записи, — «Король по склону едет»? К сожалению, не все запомнил.

И ведь не пошлешь по известному адресу. Тихий-тихий, а настойчивый. Не успокоится. К солдатам пойдет, можно гадалку не звать. Не то чтобы жалко или я чего-то всерьез опасался…

— Обидно, если строчки искажу.

— Так, — после секундного размышления выношу приговор, — стих лично для тебя повторю.

Гусев расплылся в довольной улыбке.

— Все записи мне в руки. Без одобрения ни одна строчка в печать или на дружескую беседу с кем угодно не попадает.

— Там нет никаких моих оценок и комментариев. Только сами байки.

Еще и умный. Догадался, с чего я возбудился и требую на цензуру и редактуру.

— Ведь издали сборник ваших басен, почему не продолжить…

И надо сказать, разошелся он тиражом аж в тысячу экземпляров. Жить на эти доходы не получится, однако высшее общество реально читает. В основном детям, но ведь на то и рассчитывал. С юных лет вырабатывать привычку к русскому, а не французскому или немецкому тексту. Лиха беда начало.

— Потому что у меня, — говорю максимально честно, — при внимательном чтении может появиться желание исправить слово, целое предложение или добавить нечто новое. По опыту знаю — нет предела совершенству, и сколько раз сызнова перечитаешь, столько раз и исправления идут. А после издания поправить уже не удастся. Все твои ошибки и неточности останутся на бумаге. Ты меня понял?

— Да, Михаил Васильевич!

Кстати, обращение по имени-отчеству, а не по званию случайно ли? Может, попытка уйти в сторону от дисциплины и свободнее беседовать? Команды «без чинов» не было. Тогда он хитрее, чем я представлял.

— Стоп! — вспоминаю мимолетное раздражение на редакцию и порчу подачи информации. — Не твою ли корреспонденцию читал в «Вестях» о последнем выпуске в Шляхетском корпусе?

— Так точно! Моя!

Гусев не такая и редкая фамилия, а имени под заметкой не было. Вот и не сопоставил.

— И нечем гордиться. Газетная заметка должна содержать максимум информации и минимум лирики. Где, когда, по какому поводу собрание, кто выступал и краткое содержание речи. Тебе бы в писатели идти! Газетное дело совсем иное.

Господибожемой, глаза горят, будто не выговор сделал, а похвальную грамоту вручаю.

— Я могу вам показать свои личные заметки?

Ну точно, в биографы метит. Нашел бесплатного учителя. Лучше бы ты «Журнал полка» нормально вел. Хотя в принципе любопытно, чего он наваял. Все же представитель определенного общества. Того самого среднего, на которое я вынужден делать ставку. Не аристократы, но и не неграмотные мужики.

— Неси все, — отмахиваюсь, — только завтра. Сейчас изволю отправляться спать, и не мешайте больше до утра! И да… Непременно напиши маме. Проверю. Она наверняка волнуется.

По прибытии в штаб для получения дальнейших указаний первое, что услышал:

— Господин Ломоносов, какими судьбами здесь?

Навстречу шел неплохо знакомый Афанасий Романович Давыдов.

Петербург город маленький, и мы неоднократно пересекались. Приятный человек, без свойственной многим дворянам при общении с бывшим мужиком фанаберии. Хотя, откровенно говоря, насчет его знатности присутствуют определенные сомнения. Происхождение у него самое мутное. Якобы шляхетское, но, судя по всему, ни богатств, ни положения родители не имели. Так тем более похвально. Выслужившиеся на публике частенько норовят изображать из себя большего мусульманина, чем пророк Мухаммед.

— Да вот, в пехоту перевели, полком командую.

— Ы? — с откровенным недоумением сказал он.

— Воронежским мушкетерским, в чине премьер-майора, — говорю без особой охоты.

Замечательно представляю, как это выглядит в его глазах. В шестнадцать лет начал службу солдатом. Принимал участие в Северной войне и Персидском походе и последовательно рос в должностях и званиях, до такого же чина. И не благодаря семейным связям. Неудивительно, что на выскочку вроде меня настоящая военная косточка должен смотреть как солдат на вошь.

— Каким образом? — блестяще подтвердив догадку, прорвало Давыдова.

— Ласси приказал. Офицеров почти не было, а у меня звание.

— Полк на месте, не пропал? — Вот теперь он уже шутит. Оправился от внезапного удара. Чем мне и нравится. Независтлив и не станет интриговать, норовя плюнуть в тарелку, коли обойдут с назначением.

— Страшная сторона военной жизни заключается в кажущейся легкости ее усвоения. И для многих проще всего отдавать приказы, не задумываясь о последствиях.

— Но не для тебя?

— Я еще не привык посылать людей на смерть. И не хочу, чтобы солдаты умирали ради моей славы.

— Похоже, из тебя может выйти настоящий командир, — одобрил Давыдов. — Правильные мысли. Правда, нуждаются в корректировке. Хороший полководец не моргнув глазом положит десятки тысяч человек.