снова жертвой одного из тех, что угрожали Кракову, главной столице, первому, начальному княжеству всех земель.

Иво, который постоянно основывал монастыри, увеличивал количество костёлов и был неустанно деятельным в делах епископства, сам со всем справиться не мог, поэтому позвал в помощь Мшщуя Валигуру, на доблесть которого мог положиться. Он должен был быть для него правой рукой, а для плохих людей – ужасом. Епископ не решил ещё, какое даст ему дело, но знал, что будет полезным, хотел, чтобы он тут был независимым, без должности и звания, готовым всегда или за оружие схватиться, или устами расправиться с враждебными и подозрительными.

После той охоты, с которой возвращающегося Лешека Марек поймал на дороге, желая расспросить ли, приготовить ли, – на следующий день князь отдыхал, играя со своими детьми, Саломеей и Больком, весело разговаривая с женой, призывая каморников, чтобы иметь около себя больше улыбающихся лиц. Когда Лешек чувствовал себя счастливым, было для него потребностью – видеть всех весёлыми, радующимися вместе с ним. Любое хмурое лицо уже портило ему счастье, готов был любым подарком вызвать улыбку у каждого. Служба, которая знала своего князя, не раз этим пользовалась и приобретала что хотела.

Это был муж, не созданный для правления, власть его обременяла и утомляла – люди, что портили ему покой донесениями, подозрениями, принося беспокойство, не имели у него милости. При всей любви к епископу Лешек только за то его упрекал, что мучил его постоянными страхами.

Едва он в этот день ушёл от жены и собирался с Покошем стрелять по цели, когда подбежал слуга, объявляя ему об Иво.

Епископ один шёл от замкового костёла к панскому дворцу, погружённый в мысли или молитвы, потому что редко можно было застать Иво без молитвы на устах.

Лешек сразу вышел ему навстречу, весёлое минутой назад лицо стараясь настроить на серьёзность. Приветствовав его как отца, он ввёл его в отдельную комнату, заботливо усаживая и допытываясь, не имел ли он какой грусти, коль казался ему таким мрачным.

– Хлеб насущный, хлеб насущный, – ответил Иво. – Каждый день приносит своё зло… Нет ничего тяжёлого, но и утешения не много.

– Немного тяжести со слишком обременённых плеч вы должны бы, милостивый отец, сдать на другие, так бы вам легче было.

– И я это чувствую, – ответил Иво, – поэтому почти вынудил брата, который ушёл в пустыню, встать рядом со мной. Это муж опытный, и, хотя от долгого удаления от нас стал домашним и чужим, – скоро он прозреет и нам очень пригодится.

– Я рад бы увидеть этого вашего брата, – сказал Лешек, – и мне был бы желанным.

– Он дикий, – отвечал епископ, – на дворе ему неловко, но приведу его, чтобы пану поклонился.

– Да, как можно скорей, это лучше, – сказал князь.

– Тем временем, однако, – кончил епископ, – я думаю его отправить, чтобы достал информацию.

– Откуда? – спросил с любопытством Лешек.

– Я хотел бы знать, так же ли на вроцлавском дворе к нам относятся, как обязывались, – говорил Иво. – Он поглядит, что там делается…

– Но я не имею никакого сомнения в сердце князя Генриха, моего возлюбленного брата…

– И я его не подозреваю, – сказал епископ, – но там уже двое сыновей больше, чем родители, значат, а тех – один Бог знает!

– Дети таких святых родителей должны от них принять добродетель, – отпарировал Лешек.

Епископ минуту молчал.

– Милостивый пане, – шепнул он тише, – тот, которого ты покрыл своей милостью, Яшко Якса, сын Воеводы, который ютился при отце… ушёл. Нет его. Дух в нём неспокойный, боюсь, как бы на какой двор не направился, чтобы там, как некогда отец, бунтовать против тебя.

Лешек нетерпеливо вскочил.

– Яшко ушёл! – повторил он, немного взволнованный, садясь сразу снова. – Говорите, что ушёл? Вы в этом уверены?

– Нет сомнения, я спрашивал магистра Анджея, он подтвердил эту новость.

– Яшко ушёл! – повторил ещё раз Лешек неспокойно. – Не опасаюсь его, человек маленький, но – маленькие тоже зло совершают. А кто знает! Может, я этому виной!

Епископ смотрел с удивлением.

– Да, – сказал князь, – я учинил половинчатое милосердие, когда нужно было сделать полное. Он без дела сидел, наскучило.

– Побег Яшка, который скорее всего направится во Вроцлав, к давним друзьям отца, беспокоит меня, – отозвался Иво, – поэтому хочу на тот двор выслать Мшщуя.

Лешек подтвердил поклоном решение епископа, ничего не говоря, – на нём видно было беспокойство; машинально взяв рукав своего одеяния, он дёргал его, глядя на пол.

Иво, получив позволение Лешека, не хотел мучить его дольше, встал, словно думал с ним попрощаться.

Князь, увидев это, предупредил его и, с уважением взяв за обе руки, посадил его снова на стул.

– Яшко ушёл! – проговорил он. – Что же Воевода?

Говоря это, он быстро поглядел на епископа.

– Я видел его обеспокоенным этим, гневным на сына; не подозреваю, но отец должен иметь родительское сердце… а нам следует быть начеку.

– Да! Быть начеку! Неустанно подслушивать, день и ночь опасаться, не иметь ни одного незамутнённого часа. Да, эта доля тех, которым другие завидуют! – вздохнул Лешек. – О!

Почему же вы меня не оставили в спокойном Сандомире, на маленьком уделе, из которого меня никто не выгнал бы? – добавил он с горьким упрёком. – Там был бы я и мои счастливы.

– Вас потому, милостивый пане, счастья лишили, чтобы вы его дали другим, – сказал епископ. – Человек не живёт для себя, а вы по милости Божьей через кровь и происхождение были назначены на эту жертву.

– А Бог, что предназначил меня на жертву, – добавил Лешек грустно, – не дал мне твёрдого сердца, чтобы всё, что в нём происходит, сносило без волнения.

– Это называется жертвой! – доложил Иво.

И, говоря это, он пошёл обнять Лешека… У князя на глазах были слёзы.

– Грустна моя доля, – шепнул он, – но пример отца научил меня её переносить. Да будет воля Божья…

– Беспокоиться слишком много нет причин, – сказал Иво, – милостивый пане… Поэтому не думайте о плохом, а я буду бодрствовать за вас.

Говоря это, он благословил и, медленно провожаемый князем, со двора вернулся на молитву в костёл.

Благочестивый епископ, которого великая набожность постоянно держала в том состоянии духовного подъёма, который даёт предвидение будущего, был благословлён пророческим даром и мучился им.

То, что для других было закрытым, для него ясно выступало, он читал в сердцах, видел в людях часто то, чего они сами не осознавали; в этих вещих видениях проходили перед ним события, которые должны был наступить, в таких живых картинах, как бы они уже были перед ним.

И теперь, когда родина была ешё внешне