восхитительной красоты, совсем отличной от распространённых на севере. Её чёрные впалые глаза, немного окружённые коричневой тенью, заслоняли веки с длинными чёрными ресницами, над ними сильно очерченные брови были также очень чёрными. Кожа лица немного смуглая, маленькие грустные губы, дивно правильный овал лица – делали её благородно и ангельски красивой. Так же ничего страстного, земного не портило гармонии этих спокойных линий, которые даже страх не смог скривить и сломать; придал им только ещё больше восхитительного выражения недоли.

Та младшая пани была одета в серое, хотя также имела чёрный плащ, и её более старательный наряд больше напоминал одежду светской женщины княжеского двора. Несколько золотых пряжек и цепочек видно было на её груди и руках…

Валигура, который в неё внимательно всматривался, потому что эти черты напоминали ему женщину, которую он видел в молодости, когда с братом был в Париже на учёбе, почувствовал, может, что эти воспоминания или какое-то милосердие притягивает его к ней. Этому способствовало то, что среди той группы она одна, ему казалось, не была немкой.

Со странным чувством он начал её разглядывать… скучал по дочкам, может, по женскому обществу, чего ему давно для сломанной жизни не хватало. Эта женщина пробуждала в нём какие-то застывшие чувства.

И она также с великой заинтересованностью смотрела на серьёзного мужа, который на все благодарности и поклоны немцев едва отвечал презрительным кивком головы. Думая из этого, что и её не поймёт, женщина, остыв немного, достала из-под плаща белую ручку и движением её начала благодарить спасителя, прикладывая её к сердцу. Её бледные губы улыбнулись так благодарно и грустно, что Мшщуй почувствовал сильное сострадание к ней. А когда увидел, что в эти минуты силы её оставляют, и, казалось, что она съедет с седла на землю, потому что лицо заволоклось трупной бледностью, он соскочил сам с сивого, чтобы её подхватить, и, не давая ей упасть, положил медленно на землю.

Это случилось в мгновение ока, а Мшщуй сам не знал, как сорвался с коня и подбежал к ней, когда она уже склонилась на шею коня.

Увидев это, старшая женщина, чрезмерно испуганная не столько обмороком спутницы, как помощью, которая казалась ей опасной, как можно скорей спешилась, устремляясь также к бессознательной подруге.

Из бутылочки, которая была у пояса в торбе, встав на колени, она начала натирать ей виски какой-то жидкостью.

Мшщуй, который отступил на шаг, услышал её голос, когда бессознательная открыла глаза и обратилась к ней, но не по-немецки. В этой речи слышался знакомый ему раньше звук южных языков Италии и Галлии – хотя испорченный немецким акцентом.

Он очень тому обрадовался, что на первый взгляд не ошибся, и что женщина, которая в нём пробуждала сострадание, не принадлежала к ненавистному племени.

Хоть в течение долгих лет Валигура тех языков, некогда хорошо ему известных, не использовал, пришли они теперь вдруг ему на память, словно из какого-то укрытия, вставая целыми и нетронутыми. Посему он мог без греха поговорить.

На том же языке юга сказал он старшей женщине, что несколько капель вина не повредили бы ослабленным тревогой. Говоря это, он подал ей фляжку и кубок, которые имел с собой, потому что ему их епископ велел взять в дорогу.

Услышав звук это речи, женщина, которая постепенно открыла глаза, подняла немного голову и свои прекрасные чёрные глаза с удивлением, смешанным с радостью, обратила к Мшщую. Повторно её маленькие губы прояснила грустная полуулыбка, и она шепнула голосом, в котором чувствовалась какая-то возвращающаяся надежда.

– Кто вы, что знаете эту речь? И вы тут чужой?

Мшщуя пронзил голос почти детский, сладкий, ласковый.

– Нет, я местный землевладелец, – сказал он, – но в молодости бывал в свете – и что-то в моей памяти осталось! – сказал он.

Когда он говорил, старшая женщина с любопытством уставила на него глаза – в них отразилось какое-то беспокойство. Она проговорила что-то по-немецки, Мшщуй нахмурился и покачал головой, дав ей остро понять, что этой речи слышать не хочет.

– Откуда вы здесь? – спросил он девушку, встающую с земли с помощью старшей женщины.

Не давая ей ответить, старшая проговорила ломаным языком:

– Мы ехали к княгине Ядвиге во Вроцлав, вы, благородный господин, спасли нас, если не от смерти, то от большой опасности. Наша княгиня будет вам благодарна. Хотите нам поведать о себе, чтобы мы знали, кому обязаны такой великой благодарностью?

– А! – ответил Мшщуй, глядя на младшую, которая слушала его с великой заинтересованностью. – Это пустяки…

Не трудно было этих негодяев прогнать. Благодарностью вы обязаны Провидению, которое меня сюда вовремя привело.

Я также еду во Вроцлав, а так как в наших лесах и дорогах нет уверенности, буду для безопасности сопровождать вас вдалеке.

– Пусть вас Бог за это вознаградит! – воскликнула старшая, складывая руки. – Молиться за вас будем!

Когда это происходило, люди Валигуры уже вместе с немцами собрались в дорогу, не заботясь о трупах, которые разбросали прочь. Раненых не было смысла брать и немцы хотели их добить, когда Валигура вопреки им не допустил этой жестокости, приказав своим людям привязать их к деревьям.

Не большое это было милосердие, потому что они они могли ожидать, что сбежавшие товарищи скоро придут на помощь, а от ран и голода они могли умереть в мучениях, но милосердия также не стоили…

Немцы, бормоча, пообдерали их ещё от всего, что им на что-нибудь могло пригодиться. Поскольку достаточно времени ушло на бой и на приготовление к дальнейшему путешествию за ним, потому что многие сёдла, одежда и оружие нуждались в починке, а некоторые из немцев были ранены, уже под сумерки все двинулись в поисках ночлега.

Впереди шла кучка немцев, за ними ехали две женщины, потом Мшщуй и весь его кортеж в небольшом отдалении от пана. Поэтому Валигура в дороге мог разговаривать со спутницами, но когда начал их спрашивать, младшая обернулась к нему, поглядела на него и, казалось ему, словно хотела дать понять, что при старшей, хотя бы желала рассказать, боится. Мшщуй изумился этому, догадываясь, что младшая, может, не очень охотно хотела на двор княгини Ядвиги. Её лицо и теперь вовсе не показывало особенной радости. Взоры, которые она бросала на спутницу, были боязливые и украдкой.

Поэтому Мшщуй перестал расспрашивать, а вскоре услышал, как старшая из спутниц начала вполголоса полупесней читать молитву, которой младшая вторила тише.

Вечер становился всё более тёмным, небо покрылось густыми тучами, лес по-прежнему окружал дорогу, вьющуюся по нему, то густой и высокий, то поредевший, но