Машина, в которой сидели Калиниченко, Наташа (я узнала ее много позже, тем более что она угрюмо молчала всю дорогу), Борис (вот его-то я узнала сразу) и я, остановилась возле небольшого одноэтажного дома. Тут горел только один тусклый фонарь, и только одинокая пальма во дворе напоминала о том, что это Сочи, а не захолустная окраина какого-нибудь заштатного российского городишки.

— Приехали, — угрюмо выговорил Константин. — Вылезай, Женя. Будем знакомиться.

Я хотела было огрызнуться, сказав, что мы и так прекрасно знакомы со всех сторон — как в плане духовного общения, так и с точки зрения «Камасутры», — но подумала, что это будет выглядеть жалко. Достаточно того, что едва ли когда-нибудь в своей жизни я попадала — нет, не в столь опасную, хоть и это присутствовало! — а в столь неоднозначную и, как это ни кощунственно звучит, смешную ситуацию.

А самой смешной в этой ситуации при любом раскладе оказываюсь я.

Мы вошли в дом. Да, с убранством рощинского особняка не сравнить. Довольно скромно. Зато Рощин мертв, а ответственные квартиросъемщики этой жилплощади очень даже живы да еще других на тот свет отправляют.

В просторной комнате я увидела сидящего в инвалидном кресле мужчину. Несомненно, это именно его имел в виду Тоша Крылов, когда, вися над утыканным арматурой котлованом, рассказывал мне о Борисе, катящем инвалидную коляску с седым пожилым мужиком.

Кстати, о Крылове: в тот момент, когда я вошла в комнату, он с самым мрачным и угрюмым видом сидел на диване и злобно пил… кефир.

На меня он даже не взглянул.

…Лицо человека в инвалидном кресле, несомненно, я видела впервые: все-таки такое достаточно увидеть один раз, чтобы никогда не забыть. Но впервые — впервые именно в таком виде.

Что-то упорно подталкивало меня к мысли, что этот человек уже попадался мне на глаза.

— Ну вот, Дима… привели, — мрачно сказала молодая женщина, которая тоже казалась мне смутно знакомой, но где и когда… точно такой же туман, как и с человеком в инвалидной коляске. — Вот она… Женя Охотникова. Доблестная сподвижница господина Рощина.

— Дима? — хрипло переспросила я. — Только… только не говорите мне, что вы — Дмитрий Калиниченко.

— Тем не менее это так, — отозвался инвалид. — Вы видели меня в моей квартире… когда Белый и Дубнов разделали меня под орех. Ну вот… видите — я немного подлечился с тех пор.

В его голосе прозвучала такая горькая насмешка, что она показалась мне куда страшнее самой жуткой угрозы, самой тесно клокочущей ненависти.

— Да ты садись, Женя, — сказал Костя Калиниченко. — Садись. Просто… просто ты должна узнать.

— Да я уже примерно догадываюсь…

— Я ожидал, что так и будет. Но боялся, что ты догадаешься раньше. Слава богу, все это время ты употребляла достаточно алкоголя. Он замедлил осознание.

— Что вы со мной сделали? — четко выговорила я. — Если вы хотите меня убить, то прежде проясните всю эту жуть, что клубится вокруг меня все последние дни.

— Хорошо, — сказал Кальмар. — Я расскажу тебе обо всем с самого начала. Дима?

— Да, Костя, лучше ты. Мне не хочется лишний раз… это пересказывать.

Константин Калиниченко уселся на низеньком пуфике прямо напротив меня, положил на пол пистолет-пулемет «узи», из которого Борис застрелил бандита Васо и его подружку, — и заговорил:

— Все началось, когда ты приехала погостить к Наташе, нашей сестре. Ведь правда, Наташа?

Я перевела взгляд на молодую женщину, к которой обращался Кальмар, и вдруг как-то сразу, обвально, увидела и поняла, что у этой женщины фигура Наташи Калиниченко, и руки Наташи Калиниченко, и жесты Наташки… и вообще — все, кроме лица и волос.

И когда эта незнакомая женщина скривила уголок рта, вероятно, обозначая этим улыбку, подтверждающую слова Константина, — я увидела, что и улыбка у нее — Наташкина. Так моя питерская подруга улыбалась, когда ей было больно, но она упорно не желала этого показывать.

— Наташка…

Она ничего не сказала, просто мотнула головой: дескать, что там, продолжай, Костя.

— По ее рекомендации тебя пригласил на разовую работу тогдашний шеф Димки Рощин. Якобы кто-то намеревался передать информацию о проекте, который разрабатывал Дима, конкурирующей фармацевтической фирме… ну, ты помнишь. Темное было дело. Потом оказалось, что все это срежиссировал сам Рощин, чтобы подставить Димку и закрысить причитающиеся ему деньги. А речь шла об очень значительной сумме.

Я широко раскрыла глаза:

— Сам Рощин?

— Видишь, на каком уровне все было сыграно, если даже ты не смогла раскусить Рощина, Дубнова и компанию. Ладно… не об этом речь. Димка воспротивился таким махинациям и в один прекрасный день, когда понял, что его просто-напросто собираются кинуть, стер всю информацию из своего рабочего компьютера. Оставил только на «зипповских» дискетах. Вот отсюда и выросли ноги. Рощин велел Дубнову раздобыть данные по проекту «Горгона» любой ценой. И еще установил сумму морального ущерба: десять «тонн» долларов. Издевательство чистой воды… Для Рощина десять «штук» — это так, пшик, мелочь, а для Димы — огромная сумма. И потом… потом получилось так, что именно ты помогла Рощину засечь адрес нашей матери. Она жила под другой фамилией, и о ней Рощин и Дубнов ничего не знали. А ты помогла и даже ездила вместе с ними… когда они сказали тебе, что едут навестить друга. Ты, конечно, это прекрасно помнишь, верно?

Я кивнула.

— А дальше — совсем просто, — продолжал Калиниченко. — Маму убили, Диму изуродовали. Милосердные и незлобивые люди. Наташа подумала, что после этого оставаться в Питере… по крайней мере, на прежнем положении — небезопасно. Она сказала тебе, что уезжает за границу. Оставила тебе квартиру. Ну и… обратилась за помощью ко мне. И я, как видишь, помогаю.

— Да, помогаешь, — глухо выговорила я, чувствуя, как отчаянно пульсирует в висках кровь. — Значит, это все было разыграно? С самого начала… с этой встречи в Исаакиевском соборе?

— Ну конечно. Я проследил, куда ты пошла, создал прецедент романтической встречи… ну, дальше ты знаешь.

— А… Борис?

— Я же сказал, нужно было создать видимость романтической встречи. Российские женщины сентиментальны, и такие, как ты, — не исключение. Хотя ты иногда и пытаешься показать, что не такая. А какой-то российский аналог суперагента Никиты. Ну как не пожалеть бедного обаятельного парикмахера, имеющего проблемы с нехорошими дядями из братвы? Вот Боря и постарался на славу. И Кабана ты зря обидела. Это которому ты череп проломила бутылкой, помнишь? Впрочем, он на тебя не в претензии.

Я рассмеялась откровенно истерическим смехом:

— Да, Костя… ты великолепно справился с ролью… Надо сказать, ты великий артист. Да и Борис тоже. Первый раз я чувствую себя марионеткой… Все крутится вокруг меня, а я — я повисла на ниточках чужих кукловодов.