Тут и там виднелись посыпанные гравием съезды и зеленые почтовые ящики, указывавшие, что между поселком и их собственным хутором есть другие дома. В ее детстве ящиков было десять, а когда она уезжала, осталось семь. Сейчас их было четыре. На полях виднелось несколько зерноуборочных комбайнов и тракторов. Почти все – того же цвета и с тем же логотипом, что и машины у киоска. Империя дяди Харальда явно продолжала расти.

Километрах в трех от поселка Вероника увидела покосившийся столб со знакомым почтовым ящиком и сбавила скорость. Излишне круто повернула, и ее слегка занесло. Сквозь деревья мелькала крыша дома. Роща теперь самая высокая точка Баккагордена. Силосную башню, на которой они с Маттиасом нашли ястребиное гнездо, давным-давно демонтировали.

На подъездной дорожке Веронике встретился еще один зеленый пикап. Водитель в бейсболке и очках-авиаторах говорил по мобильному телефону. Он кивнул ей, когда машины проплывали одна мимо другой на расстоянии вытянутой руки. Водитель показался ей смутно знакомым. Патрик, а дальше она не помнила. Один из соучеников Маттиаса; с именем пришло и подростковое воспоминание. Запах деревенской гостиной, шипит игла проигрывателя. Вкус слюны, табака и алкоголя, руки шарят по ее телу. Таких воспоминаний у нее имелось изрядно. Веронике удалось заставить мозг сменить направление мыслей до того, как он вызовет из небытия еще что-нибудь.

Поля между оградой и двором стояли уже обмолоченные. Большие круглые тюки соломы разбросаны по острой стерне. От жары горизонт был мутным, в небе кружили в восходящих потоках два коршуна. Круг, еще круг, они зорко смотрят вниз, на землю, ищут жертву. Веронике вспомнилась козлиная голова; она подавила дрожь. Соберись. Она поднимается кругами все выше, как перед сеансом групповой терапии. Возбуждение, предвкушение. Может быть, напряжение. Это все ради отца, сказала она себе.

Вероника въехала в тень каштановой аллеи, ведущей к дому. Пара деревьев засыхает, сухие голые ветки торчат в небо.

Постройки располагались вокруг двора подковой. Жилой дом помещался чуть сбоку от строений, в которых раньше были коровник и гумно, но которые последние двадцать пять лет стояли пустыми, за исключением тележного сарая, куда отец ставил машину, и мастерской рядом с ним. Вероника оглядела строения. На двери коровника красовался новый железный засов с большими висячими замками. Сама собой явилась мысль о маленькой доильне. Запах, темнота, сырость. Паника, когда стало ясно, что дверь не открывается.

Конек крыши на старом гумне заметно просел. Черепица была серой, и постройка казалась усталой, покорившейся судьбе. Из сточных желобов торчали солома и листья, на углах выросла высокая крапива.

Взгляд Вероники упал на большую зеленую канистру с дизельным топливом, на которой стоял логотип фермерского хозяйства Аронсона. В прошлый приезд Вероники канистры не было. Металлическая емкость разозлила ее, она сюда не вписывалась, выглядела слишком индустриально и современно. Еще один знак, что дядя Харальд здесь везде.

Дверь дома оказалась заперта. Вероника постучала, потом еще; никто не вышел, и это обеспокоило ее. Папа знает, что она приезжает, она звонила утром из мотеля. Он никогда не запирает дверь, когда он дома.

Запасной ключ, как всегда, был спрятан в цветочном горшке, свисавшем с ближайшего окна. Вероника отперла дверь. Навстречу поплыл хорошо знакомый запах. Тот самый, что за долю секунды превратил ее из Вероники Линд в Веру Нильсон. Запах дома. Она его ненавидела – во всяком случае, пыталась. Именно сегодня это далось ей труднее, чем обычно.

– Папа, привет!

Никто не ответил. Вероника вошла, закрыла и заперла за собой дверь. На улице была жара, но в старом каменном доме стояла прохлада, и от внезапной смены температуры Вероника покрылась гусиной кожей.

Комната слева использовалась раньше как курительная, обои до сих пор пахли дедушкиными сигарами. Дальше – гостиная с тяжелой темной мебелью и маминым пианино, которое молчало уже двадцать лет. Вероника прошла направо, через столовую, в кухню. На кухонном столе – развернутая газета, рядом чашка с остатками холодного кофе. Папы нет.

В доме стояла почти мертвая тишина, ее нарушали только тиканье стенных часов в столовой и жужжание большой мухи у кухонного окна. Муха упорно билась о стекло, не понимая, почему не может улететь. Она раз за разом падала на подоконник, какое-то время лежала, измученная борьбой, после чего собиралась с силами и снова приступала к тщетным попыткам вырваться на волю.

Вероника заглянула в кабинет. На письменном столе громоздились кипы бумаг. На большинстве красовалась эмблема фермерского хозяйства Аронсона, на других стояли логотипы электростанции или коммуны. Некоторые, кажется, были договорами и документами, касающимися застройки.

Вытертый кожаный диван так и стоял у стены; новым здесь был громоздкий телевизор. Большой экран того нового формата, к которому она никак не могла привыкнуть. Интересно, когда папа его купил? Возле дивана лежала стопка пледов и подушек, на подлокотнике стоял пузырек с таблетками. Вероника не удержалась от соблазна рассмотреть их поближе. Снотворное, прописано около месяца назад. Странно; насколько она знала, у отца никогда не было проблем со сном. Вероника попыталась припомнить, как обстояли дела с его здоровьем сразу после исчезновения Билли, но вспомнила только маму. Это вокруг матери все ходили на цыпочках. Мама не в силах была выбраться из кровати, и ради нее все говорили шепотом. Они продолжали шептать и спустя несколько недель после того, как мать перебралась в Дом, который следовало называть так и только так. Дом – а не тем словом, которое вся округа использовала для обозначения подобного рода заведений. Клиника для душевнобольных. Психушка.

Окно было приоткрыто, и Вероника уловила слабый звук, шедший из сада. Высокие ясени стояли почти неподвижно. Даже здесь, на равнине, было до странности безветренно. Звук послышался снова, на этот раз чуть громче. Какой-то металлический инструмент ударялся о землю и камни.

Вероника вернулась на кухню, открыла дверь и вышла на террасу, тянувшуюся вдоль задней стены дома. Оставила дверь приоткрытой, чтобы дать мухе последний шанс обрести свободу.

Отсюда был виден почти весь сад. Заросшая сорняками лужайка, плодовые деревья, шалаш, который построили они с Маттиасом, и дуплистый вяз, о котором говорил блондин во время сессии. Веронике трудно было думать про него как про Исака, но называть его по-другому пока не получалось.

За плодовыми деревьями начинались заросли, которые тянулись до ограды, а дальше угадывалось кукурузное поле. На горизонте виднелись белые верхушки двух ветряных великанов, первых в поселке – дядя Харальд возвел их всего через несколько месяцев после исчезновения Билли. Вероника сошла с террасы, чтобы не видеть их.

Справа был обнесенный стеной розовый сад. Вообще-то изначально прадед устроил здесь, в южной части усадьбы, огород, но папа вскоре после свадьбы все переделал на свой вкус. Возвел оштукатуренную белым стену, чтобы она лучше защищала от равнинного ветра. Построил парники и беседку, выложил дорожки камнями, а главное – посадил эти прекрасные розовые кусты, запоздалый свадебный подарок молодой жене. Мама очень любила розы. Она открывала окно спальни – и сразу видела их, чувствовала аромат.