Да, тот, кто познал любовь, всегда будет по ней тосковать, и ни на что её не променяет!..

Возвращалась я на перекладных, на попутных машинах, и дорога эта была лёгкой и радостной.

Мы летели на шикарном авто по дну древнего моря.

Меловые горы – это донные отложения многомиллионной давности. В наших местах решили открыть гранитный карьер. Могучие экскаваторы снимали сорок метров мела, и вот, почти добравшись до камня, рабочие ахнули, увидев чудо-юдо – огромного моллюска, окаменелость.

Но владелец будущего карьера не стал разводить «романтику», а скомандовал:

– Ребята, дави его трактором! Иначе набегут учёные, начнут раскапывать, разнюхивать, и – всё, конец бизнесу. А я деньги заплатил немалые, чтобы откупить участок.

И ребята стали утюжить окаменелость скрепером. Уцелела только огромная часть стенки моллюска, больше метра длинной, и водитель Александр, с которым я сейчас ехала, спрятал находку в багажник (якобы «на память»), а на самом деле тайно отвёз осколок в Москву, в Палеонтологический музей.

И наука узнала, что в здешнем древнем море водились невиданные миру существа.

Любознательный Александр поведал мне эту историю, и я по-другому посмотрела вокруг. Чернозём – это высохшие древние «болота», песчаные отмели – давние берега.

Земля жила, двигалась, ворочалась, вздымая пласты.

…Но по-настоящему я ощутила скорость и время, когда распрощалась с Александром и пересела на «семёрку» («Жигули»).

– Десять лет машине, ни разу меня не подвела, тьфу-тьфу-тьфу, – хвалил водитель.

Мы летели как на «Формуле-1» – мотор ревел, полотно мелькало под колёсами, трепетали флаги пирамидальных тополей, и только однажды нас обогнали, и то – с нарушением правил.

Через двести километров пути мы свернули на заправку. Здешние сотрудники носили униформу, на груди – таблички с именами. Уборщица, моложавая пенсионерка, подметала асфальт у колонок. Увидев её имя, я оторопела:

– Извините… Вы – «Вера Могучая»?!

– Ой, да это моего чёрта фамилия! – зачастила она. – Мы с ним давно разошлись! Ничего с ним не нажила, кроме фамилии! Польстилась на имя. Буйный был, и поколачивал, и гонял, без руля и ветрил.

– Вера – человек славный. Невеста на выданье, – разъяснил её напарник, улыбчивый старик с метлой, с зелёным пластиковым совком на длинной ручке. – Я вот ей говорю: выходи за меня! Я – свободный, смирный. Будешь мне кашу варить, штаны стирать. А она: «Вот ещё! За Шпундикова не пойду!» Вишь, как своё звание бережёт!

– Всё вы сочиняете, Николай Ефимович, – зарделась Вера. – Люди неизвестно что подумать могут… Счастливого пути, доброй дороги вам!

Итак, сюда, в эти заповедные края, привозила я свою любовь! Здесь, на дне океана, она зародилась – я ещё не знала, что мы встретимся и будем счастливы, – так, как это пытаются показать в кино. Но ничего рассказать о любви не получается – наглядные искусства слишком грубы. Остаётся, впрочем, музыка, которая всегда звучит во мне, когда я думаю о тебе. Мелодия поющего света.

В день перед отъездом я стояла у дерева – тополя-родителя – и чуть стыдилась своей праздности. Вдали шагал сухощавый, жилистый мужик с рабочим чемоданчиком – в таких носят инструменты – дрели, например; он кивнул мне – я на него смотрела так пристально, что он принял меня за знакомую.

О чём я думала? Женщина даёт силу или отнимает её, женщина – это та же земля, территория; женщин берут или завоёвывают, покоряют; или – словно выходя на цветущий луг – прежде неведомый – присоединяют к себе, к своим владениям. Женщину возделывают как землю, и она – плодоносит, озарённая светоносной энергией.

От радостного этого труда рождаются дети, стихи, картины, музыка, виноград, зерно; зреют плоды, поднимаются травы и цветы. «Боже, как я тебя люблю!» – говорит земля, и расцветает день, а ночью, при ярких и крупных звёздах, земля спит; спят её птицы и звери, цветы и деревья, отдыхает солнечный свет, и вырастает за ночь новый день, новая, бесконечная жизнь.

Так думала я и обещала сказать тебе всё при встрече, сказать спасибо за эту неутраченную и неразгаданную связь. Пройдут миллионы лет, в толще застывшей породы найдут окаменелости нынешних механизмов и машин, что-то уцелеет, сохранится для пытливых потомков. Странные, необъяснимые предметы из чужой и далёкой жизни.

А мы будем в звёздном мире, уже неразлучаемые; будем благословлять цветы и травы, птиц и зверей, ручьи и водопады; будем зажигать звёзды в небе; будем новыми царями нашей вселенной.

Так говорю я, женщина с земли, и, пожалуй, многие подумают: фантазия эта – возможна. Всё – в нас, и всё – вне нас.

Вот такую «телеграмму» – в век мгновенных сообщений и коротких чувств – я отправляю тебе. В ней сказано, конечно, не всё – главное останется между строк.

Лёгкий рюкзак за плечами, льняные шорты, любимая футболка в мелкую серую полоску, греческие сандалии, в которых так удобно изгибам стопы. Женя шагала по краю небольшого, вытоптанного мальчишками лужка – вечерами они гоняли здесь в футбол. Наслаждалась нежданной свободой – сегодня ей не надо спешить, хотя понедельник, рабочий день – Женя даже плечами повела, представив пленников московских офисов, уткнувшихся сейчас в компьютеры. А как тонко и волнующе пахнут подсушенным жарким солнцем травы, как призывно манит тёмная даль елового леса, как безнадёжно и высоко наивно-голубое небо – здесь, за городом! Лето входит в каждую клеточку тела, и кажется, что лёгким Жениным ногам не будет сноса – они пройдут весь мир, да что там – всю вселенную прошагают, если, конечно, её позовёт дорога и отпустит дом. В эту секунду ей кажется, что впереди ещё много жизни, много путешествий и впечатлений, усталых возвращений, встреч, а нынешний день будет огромным-огромным, бесконечным, почти вечным… И от этого ощущения беспредельного пространства она чуть не подпрыгнула, переполненная нахлынувшим беспричинным счастьем.

Она вышла к крошечному прудику, который этим летом глобально облагородили – заасфальтировали дорожку вдоль «набережной», поставили скамейки и урны. Летний день – в разгаре, ребятишки, визжа и брызгаясь, плещутся на мелководье, несмотря на грозный плакат: «Купаться строго запрещено». Рядом кричит знак «Стоп» – в красном кружке перечеркнута синяя фигурка пловца в волнах. Женя любит плавать, любит воду, любит ласку волны, но в прудик, нет, она не полезет – слишком он мал, а в камышах скопился мусор – бумажки, пластиковые бутылки, хотя совсем недавно берег убирали рабочие-таджики. Сейчас восточная семья – три бабы в халатах и выводок чернявых детишек сидели в тени склонившейся ивы. «Земляки мы теперь», – грустно хмыкнула Женя.

Рядом с прудиком, в каких-то пятидесяти метрах, красовался новенький храм – розовый, с чудесными золочёными луковицами, с устремлённой колоколенкой. Женя всегда останавливалась тут – так ей нравился храмик. Однажды она зашла внутрь, и от деревянных стен и полов, пахнущих свежестью, от наивных и ярких икон-картинок вдруг повеяло таким великим прощением, что она не смогла сдержать слёз. Жене было стыдно своей чувствительности, и радостно – она знала, что этот внезапный оклик души – величайший дар. После она долго сидела во дворе, и уже спокойно смотрела на сияющий в небе крест, на благостных старушек в платочках, на белоголовых деток, играющих у высоких ступеней.