до чего-нибудь покрепче. Здоровенная шестиместная палатка уже стояла чуть поодаль, окопанная по всем правилам фортификации (дождя, правда, не ожидалось; погодный дирижабль над столицей уже неделю не опускал синий флажок).

— …ты, Таккер, у нас умный, вот ты и скажи, почему стипендия за пятьдесят лет выросла всего на два империала?! У Королевства что, денег нет?

— Деньги-то есть, — Таккер, усмехаясь, откупорил бутылку «Пьяного чародея», — да только ты, Конрад, сам подумай. Взять, к примеру, господина Муравицкого, у которого ты пиво покупаешь. Муравицкий толкает тебе «Чародея» по четыре медяка, не учитывая стоимость тары, а сам имеет навару медяк с кварты — после уплаты налогов, конечно. Задирать цену ему смысла нет, потому как ты тогда пойдешь к господину Плюму за «Черной собакой». Ее, правда, пить можно только опосля водки зажав нос, но то такое. А вот если Муравицкий узнает, что у тебя стипендия выросла, так он цену сразу поднимет. И, получается, что накинули тебе империал, что нет — один хрен.

— А Гильдия ему — по башке! По башке! И Ценовой комитет!

— Ага. И все фабриканты разом от Западных кресов до Дальней Хляби сразу вой поднимут: ручное регулирование экономики, понимаешь! Гильдия, она-то, конечно, за ценами следит. Но для нее поперед всего барыш. И если сотня таких Муравицких ручку позолотит, то будет тебе «Чародей» по серебряку за кварту как пить дать — Комитет и вякнуть не успеет.

— А конкуренция?!

— Конкуренция бывает между селянами Дулей и Булей, которые репой торгуют. Все большие дяди давно друг с другом договорились, потому как сотрудничать оно куда выгоднее, чем враждовать.

— Ха! А Лютеция возьмет да и завалит рынок своим товаром за полцены! И прости-прощай родной наш жулик-фабрикант!

— Ну да. Если Гильдия перед этим пошлины на лютецианские товары не задерет до потолка. Поэтому-то у нас пачка «Флёра» стоит два серебряка, хотя в самой Лютеции — три франка. Сиречь, три медяка. Вкурил, деревня?

— Лучше я буду кизяк сушеный курить, чем этот «Флёр»…

— Зато у них наш «Уралтабак» — заморская диковинка. Из-под полы идет за сто франков пачка.

— Это дерьмо?!

— Угу. Хотя, заметь, на ввоз — сумасшедшая пошлина. А на кое-какой товар и вообще запрет…

«Артур! — Следователь отхлебнул пива и достал трубку. — Что на горизонте?»

«Горизонт чист, как помыслы монашки. — Призрак разве что не зевал. — Самый сильный колдун в радиусе двадцати верст — вы. Самый страшный Другой — древесный дух во-о-он в том дубе… Отдыхайте, Фигаро, отдыхайте. Если что, я немедленно отреагирую»

— …и вообще я больше индийский табак люблю. Пусть и британская колония, а продукт все равно страсть как хорош… Эй, Конрад, не спи! Вот тебе шампур, насаживай еще порцию.

— Это что, водка? А вино?

— Не взял я вина. От него похмелье… А где ветки?! Кто все дрова спалил?! Ночью хотите по буеракам лазать?! А ну, давайте все за валежником!

— А сам?!

— А я не могу, я руковожу… Эй! Больно! И где ты шишку-то взяла?!.

…Ночь, такая, что бывает лишь за городом, на окраинах. Искры костра, летящие к звездам, далекое зарево над городом. Миллионы огней над головами и миллионы огней над горизонтом. Небо во все поля.

— …так, за дам уже пили. Теперь давайте за науку.

— За науку тоже пили…

— За науку и повторить не грех! Видите, во-о-он там, почти у самого дальнего холма? Там где красные огоньки?

— Ну, стройка…

— Это, балда ты темная, не просто стройка. Это новая электростанция. Газовая! Новое… хик! Нового поколения! К ней все окрестные мануфактуры присосутся. И еще таких пять штук построят только в этом году.

— Растем!‥

— А то! Я ж и говорю: за науку!

— За науку! Ура-а-а-а!‥

Костры внизу, костры на соседних холмах. Запахи дыма и жареного мяса. Сизый туман поднимается с реки — холодный и зябкий, но здесь, у костра, тепло и уютно. Где-то шумят паровые экскаваторы — ни днем ни ночью не прекращается стройка.

Под походным столом уже собралась небольшая горка пустых бутылок, но гораздо больше полных сосудов зеленого стекла стояло на столешнице: огненная перцовка, холодная как арктический лед «Мятная», веселая «Портовая» от которой ноги сами идут в пляс, «Алхимик и колба» приглашающая к вдумчивой беседе, «Черт в бутылке» — розовое, ароматное зелье, настраивающее на романтический лад, «Демон»… И березовый сок в жбане.

Затем Пончик достал гитару и все сразу притихли, точно перед бурей. И точно: графский сынок рванул струны и запел:

— …когда я на стройке служил колдуном,

Ко мне постучался один инквизитор…

И — все, долой тишину. Подпевали все: ревел быком Конрад, закатив от переизбытка чувств глаза, пела Шэн, внезапно оказавшаяся у Фигаро на коленях, пел, посмеиваясь, Таккер (и, надо сказать, пел замечательно), но, конечно, никто из них не мог превзойти самого Сильвер-Понча, голос которого бархатистым раскатом гремел над холмами:

— …облака в небо спрятались,

Звезды пьяные смотрят ввысь…

…Сыграли «Сказочную тайгу», потом «Куклу колдуна», затем «Куплеты двоечника», «Студента», «Дыми, мой котел», «По барабану», и, конечно, «Последний корабль» — разухабистую песенку про фрегат набитый душами погибших студентов, который плыл в Ад, но так и не добрался до цели:

— …черт-штурман, совсем окосев,

Блюет с рулевым с полубака,

Еще по одной! Еще по одной!

Еще по одной, собака!

Затем Пончик попросил паузу — промочить горло. Конрад, извинившись, отправился «до ветру-с, прошу-с, прощения у дам-с…» и Фигаро, памятуя о своей миссии, увязался следом (к тому же, ему самому уже давно хотелось отлучиться).

…Остановившись у невысокого деревца, следователь расстегнул штаны и, облегченно вздохнув, приступил к делу, краем глаза посматривая за Конрадом, отошедшим к склону обрыва. Фигаро не очень-то переживал: до края пропасти оставалась еще почти сажень, а Конрад был не то чтобы очень пьян. Но…

Фигаро увидел, как это произошло.

Вековой каменный пласт под ногами Конрада внезапно поплыл. Земля, со зловещим шуршанием, двинулась к склону обрыва — медленно, обманчиво медленно, но неотвратимо, точно выскочивший из-за поворота грузовик.

Если бы Конрад был один, то менее чем через минуту он был бы уже мертв, лежал внизу у подножья холма изломанный о камни и приваленный несколькими тоннами земли сброшенной оползнем. Но Фигаро успел: судорожно выбросив вперед руку, он подхватил увальня простым кинетиком и отбросил назад.

Конрад, матерясь, шлепнулся на траву со спущенными штанами. Пласт земли и камней — их оказалось не так много, как показалось следователю вначале — с шорохом съехал со склона и рухнул вниз. Шум от падения был едва слышен.

— Эй, Конрад! — Фигаро,