А это означает тренировки. Элли знает, как садиться по команде. Но я хочу научить ее выполнять команду «лежать» в переноске так, чтобы она оставалась в ней, даже если дверца открыта. Так что мы тренируемся каждые утро и вечер. Я соблазняю ее лакомствами, побуждая лечь, учу слову «лежать». Она начинает понимать. Мы снова и снова повторяем это. Это похоже на монтаж тренировок из «Рокки».

Собака быстро учится. Довольно скоро она встает и ложится как овчарка-чемпион, но приходит время проверить это на практике. Мой план таков: утомить ее играми, а потом устроить несколько поездок, чтобы она освоилась. Мы совершаем длинные походы, потом по ночам долго ездим по Лос-Анджелесу. Мы катаемся туда-сюда по бульвару Сансет, я за рулем, она в переноске на пассажирском сиденье. Постепенно мы увеличиваем продолжительность поездки. Десять минут вокруг квартала и домой. Потом двадцать, тридцать, сорок минут, еще дольше… Наконец, мы проезжаем весь путь от Эко-Парка до Санта-Моники под медленную музыку. Я постоянно болтаю, стараясь ее успокоить. Да, я схожу с ума, но мы подготовимся. И Элли безмятежно лежит в комфортной переноске и устраивается поудобней. Я уже не уверена, кому больше нужны эти проверочные поездки – ей или мне. Но это работает.

Приближается день нашего отъезда. Мы рано встаем и отправляемся на долгую прогулку. Я тщательно проверяю багаж, который был собран больше недели назад, кормлю собаку не позже чем за четыре часа до рейса, и мы идем на еще одну долгую прогулку. Я убеждаюсь, что она справляет нужду. Я выбрала Lufthansa за ее демократичные правила относительно размеров собаки и увеличенное место под креслом для переноски. Наша первая остановка – Нью-Йорк, где мы переночуем у моего друга. Я разбиваю поездку на удобные этапы и выбираю ночные рейсы, чтобы избежать ароматов еды, которые доносились бы от обеда на борту. Кроме того, ночные рейсы будут имитировать ощущения и продолжительность обычного ночного сна. Это относится к собаке, а не ко мне, мне придется не спать весь полет, проверяя ее каждые пять минут. Я не собираюсь открывать переноску, но я могу дотянуться до нее, чтобы подбодрить во время взлета и посадки. Ее карие глаза блестят в темноте, и позже, когда все спят, я разрешаю ей высунуться и вытянуть лапы. Если стюардессы и видят это, то притворяются, что не замечают.

В Нью-Йорке мы проводим время с друзьями до самого отлета. Элли ест пораньше, и мы несколько раз выходим гулять. Мы играем в мяч в парке рядом с Гудзоном, пока не наступают сумерки и с реки не начинает дуть резкий ветер. Теперь мы понимаем друг друга лучше. Элли нивелирует все мои переживания по поводу того, правильно ли я поступаю. Из тощей нервной бродячей собаки, лающей на каждого встречного незнакомца, она превратилась в преданного и приятного спутника.

При проверке безопасности в аэропорту имени Джона Кеннеди Элли сидит у меня на руках; когда мы проходим через рамку металлоискателя, мы привлекаем внимание охранника с суровым лицом. Я опасаюсь, что он догадался, что собака еле-еле укладывается в рамки разрешенного веса. Или подозревает, что я использую ее, чтобы провезти что-нибудь запрещенное. Но он подходит к нам, сияя улыбкой, спрашивает о породе, гладит ее, рассказывает мне о своих собаках, ждущих его дома. Элли должна оставаться в переноске, но он разрешает мне оставить ее на воле до самого рейса и дает мне «оснащение»: резиновые перчатки, которые, думаю, предназначены для других целей, но в этом случае они могут пригодиться для уборки возможных «неожиданностей». Я поражена его добрым отношением. Среди множества правил и запретов благожелательное человеческое лицо – приятный сюрприз. Когда путешествие на самолете представляется по большей части раздражающим или даже параноидальным ночным кошмаром, такие моменты очень ценны, и за это я должна благодарить Элли. Я все же пытаюсь показать документы хоть кому-нибудь, кто захочет на них взглянуть, но никто ими особо не интересуется. После всего, через что я прошла, чтобы получить эти бумаги, я чувствую себя Виктором Ласло[16] с проездными документами.

Перелет во Франкфурт идет как по маслу. Элли абсолютно спокойна. Во время семичасового рейса я все еще слежу за ней, как ястреб. Мы немного ждем в аэропорту Франкфурта, ожидание скрашивается немецким дружелюбием к собакам. В отличие от большинства аэропортов, здесь собак можно держать не в переноске, если они на поводке. Я пользуюсь этой возможностью, чтобы дать Элли размять лапы, мы даже умудряемся перекусить и поиграть. Потом нас ждет последний этап пути до Бухареста. Во время двух часов полета, оставшихся до конца нашего длинного путешествия, я думаю о том, что ждет нас по прибытии. Впереди у меня много работы. Но сначала надо пройти таможню.

Приземляясь в Бухаресте, я приготовила все документы, уверенная, что придется поволноваться. Я уже сталкивалась с постсоветской бюрократией, когда путешествовала, собирая материал для этого фильма, и она варьировалась от труднопреодолимой до совершенно вероломной. Сейчас рано. Серое утро наполняется белым светом. Когда мы сходим с самолета, в аэропорту пусто и тихо. Я забираю багаж и заглядываю в зону таможенного досмотра. Присматриваюсь в поисках сканеров для животных в европейском стиле, надеясь, что микрочип Элли снова не затерялся в ее теле. Пытаюсь высмотреть весы, таможенников, бывших агентов КГБ, которые будут тщательно проверять наши документы. Мы медленно входим в зону досмотра, мое сердце стучит, и… мы быстро проходим через нее, при этом голова Элли высовывается из переноски. В зоне прибытия я ищу информационные стойки, отдел «ввоза животных», полицию… Разве они не должны поставить печать на документы Элли, удостовериться в их правильности, проверить мои собственные документы? Я не хочу, чтобы потом у меня были неприятности. Женщины за стойками пожимают плечами, когда я показываю проездные документы Элли. Это никому не интересно.

Автомобиль отвозит нас в «Хилтон» в центре Бухареста, за углом от площади Революции, где началась революция 1989 года. Глядя на свидетельство исторической борьбы, я беспокоюсь, что румынская команда подумает, что я – легкомысленная голливудская штучка, притащившая свою собаку из самого Лос-Анджелеса. Я оставляю все свое барахло в отеле, и мы отправляемся прямо на съемочную площадку, расположенную в студии в городе Буфтя, примерно в тридцати километрах от Бухареста. Я приезжаю на место, и мои страхи улетучиваются. Территория студии кишит собаками, их здесь десятки, а может, сотни: бродячих, но прирученных, диких, но ставших частью человеческой жизни. Позже, когда я лучше узнаю Бухарест, то пойму, что это свойственное всему городу явление. Мне рассказали, что когда правительство решило покончить с бродячими собаками, причем не убивая их, а стерилизуя, это вызвало такой протест в народе, что от инициативы пришлось отказаться. Это объясняет, почему собаки и щенки находятся на территории студии – они бродят по кабинетам, заходят в мастерские декорационно-художественного отдела, крутятся у дверей.

Бухарест – рай для собак. На улицы ежедневно выбрасывают для них пищевые отходы. Элли встречается с кинозвездами, отдыхает в трейлере, пока я работаю, и общается с местными псами. Стоя на ночной съемке в румынской сельской местности, где с реки поднимается туман, я вижу, как Элли свернулась в режиссерском кресле под теплой лампой. И я знаю, что приняла правильное решение. Она прекрасно проводит время. Я тоже, но по-другому. Я много работаю, переписываю материал в соответствии с реалиями съемок низкобюджетного независимого фильма. Я вижу, как впервые экранизируется написанная мною история. В перерывах я гуляю с собакой по Бухаресту: мимо площади Революции, до Извора или парка Чишмиджиу. Мы играем в мяч на фоне огромного дворца Чаушеску. Когда я не успеваю, с Элли гуляет молодая немка по имени Геза, которая находится здесь, чтобы присматривать за малышом художника-постановщика и набираться опыта работы на съемочной площадке. Несмотря на переживания и производственные трудности, я с увлечением рассказываю эту историю, и у меня есть удивительное ощущение, что каждый вносит свой небольшой вклад в благополучие лохматой собаки. Шесть недель спустя мы складываем пленку в коробку.