– Считайте меня как бы вторым губернатором: здешним судьей. Можете мне доверять точно так же, как пастору. Слишком долго Вардё оставалось без наставления и руководства. Я здесь затем, чтобы это исправить, и я прошу всех проявлять бдительность.

Комиссар Корнет вновь переходит на свой неуклюжий норвежский.

– Я запишу имена прямо сейчас. Если будут вопросы и просьбы, обращайтесь ко мне, я передам губернатору.

Его обязанности, так, как он их описал, во многом схожи с обязанностями приходского священника. Возможно, губернатор Кёнинг понимает, что отправил к ним слабого человека, и пытается это исправить, отправив вдогонку сильного. Поднимается несколько рук, комиссар Корнет указывает на кого-то из задних рядов. Голос Торил звенит в тишине:

– Как быть с теми, кто не ходит в церковь? Надо ли нам назвать их имена?

Его лицо так неподвижно, что Марен кажется, будто он просто не понял вопроса. Пастор Куртсон, видимо, предположил то же самое, и пытается что-то сказать комиссару на ухо, но тот оборачивается к нему и глядит с такой яростью, что пастор испуганно пятится.

– Кто-то не ходит в церковь?

Марен замечает пятно сырой штукатурки на стене рядом с крестом.

– Очень немногие, – говорит пастор Куртсон. – Лапландцы, старики…

– Такого больше не будет, – говорит комиссар и обращается к Торил: – Назовите мне их имена.

Авессалом буквально кипит от гнева. Сама атмосфера в их доме звенит от его ярости, от напряжения, что копится в нем, как небесный огонь в грозовой туче. Урса знает, что дело не только в известии, что среди жителей вверенной ему деревни есть язычники. Все началось еще в день их приезда, когда мужа не приняли в Вардёхюсе.

Когда они бросили якорь у входа в залив, Урса опасалась смотреть на землю. Губернаторский замок предстал перед ними мрачной громадой из серого камня – неприступной, зловещей, больше похожей на тюрьму, чем на крепость, – и капитан Лейфссон сказал, что он и вправду нередко служил тюрьмой. Чуть дальше на побережье расположилась деревня, беспорядочное скопление низких унылых домов. Здесь нет деревьев, и земля кажется пустой и плоской, как чистый лист.

До причала они добирались в шлюпке, на жутком ветру. Урсе хотелось заплакать. Капитан Лейфссон сидел рядом с ней, она смотрела на его колени. Ледяной ветер хлестал ее по щекам.

Авессалом был напряжен, словно сжатая пружина, хотя в последнее время он был с ней почти нежен. Со стороны это не очень заметно, но теперь он называет ее Урсулой, а не просто женой, спрашивает у нее по-норвежски, как она себя чувствует. Вроде бы малость, но все-таки проявление заботы. Может быть, даже любви. После той ночи, когда ей было плохо, он больше к ней не прикасался, а когда пришло время высаживаться в Вардё, попросил Урсу надеть желтое платье, и стоял рядом с нею на палубе, и положил руку на ограждение так близко к ее руке, что она ощущала тепло его кожи даже сквозь перчатку.

У женщин, которые помогали ей на причале, были красные обветренные лица, и от них плохо пахло. Высокая крупная женщина, назвавшаяся Кирстен, была дерзкой и грубоватой. Вторая, тихая и молчаливая – примерно ровесница Урсы – надела на нее вонючую куртку. Она очень худая, та, которая помоложе: вид у нее совершенно измученный, щеки ввалились, ее серо-голубые глаза – точно такого же цвета, как море. Впрочем, Урса все равно благодарна за помощь, и была благодарна вдвойне, когда впервые вошла в новый дом.

Дом. Само слово кажется горькой насмешкой, когда Урса наблюдает за мужем, ходящим из угла в угол по единственной комнате, где им теперь предстоит спать, питаться и влачить свое существование – у нее просто не поворачивается язык назвать это жизнью. Она думала, что после маминой смерти их семья оказалась в тяжелой жизненной ситуации: у них осталась единственная служанка, весь этаж в бергенском доме пришлось закрыть. Но то, что ждало ее здесь, она и представить себе не могла.

Во всем доме четыре окна, высоких и узких, почти не пропускающих свет. Огромная кровать занимает полкомнаты, над ней с балок под потолком свисают на длинных веревочных петлях грубые домотканые занавески. Над широким камином на другой половине комнаты прибита длинная полка из деревянной доски, просоленной морем. На полке стоят две кастрюли и большой котелок. На полу нет ковров, сам пол – земляной, выстелен досками, даже не скрепленными друг с другом. Из щелей между ними тянет холодом, хотя Кирстен, которая показала им дом, сказала, что сейчас почти лето.

В дальнем от входной двери углу есть еще одна дверь. Когда Кирстен открыла ее, Урсе сделалось дурно. Там висят безголовые туши животных, с распоротыми и зашитыми толстыми нитками животами.

– Должно хватить до зимы, – сказала Кирстен и разожгла огонь в очаге, где лежали заранее приготовленные дрова вперемешку с кусочками мха. Капитан Лейфссон поставил резной сундучок в углу и сказал, не глядя Урсе в глаза:

– Госпожа Корнет, для меня было большим удовольствием сопровождать вас в пути.

Он склонился в церемонном учтивом поклоне, а ей хотелось стиснуть его в объятиях, вцепиться в него мертвой хваткой. Перед тем как уйти, капитан вручил Урсе маленький черный мешочек.

– Еще немного аниса. Я знаю, он вам понравился.

Она боялась, что если скажет хоть слово, то разрыдается в голос, и лишь молча кивнула в знак благодарности. У нее вдруг мелькнула безумная мысль, что сейчас он предложит: «Пойдемте со мной, я отвезу вас обратно в Берген». Но он ушел, не промолвив больше ни слова. Кирстен тоже ушла, и Урса осталась одна в этой чужой жуткой комнате с узкими окнами. Она подбежала к окошку и смотрела вслед капитану. Он ни разу не оглянулся.

Уже через час на корабле поднялись паруса, и вскоре он растворился в сером дожде, размывающем горизонт. Урса тяжело опустилась на деревянную скамью у стола, сложила руки на коленях и стала ждать, когда придет Авессалом.

Без закатов, отмечающих время, Урса чувствует себя неприкаянной и потерянной. Она даже не знает, сколько времени провела в ожидании в тот первый день. Когда пришел муж, она так и сидела за пустым столом в тусклом свете очага, где еле теплился почти догоревший огонь. Авессалом ее не упрекнул, только подбросил дрова в камин и спросил:

– Ты не голодна?

Она покачала головой, вздрогнув при воспоминании о тушах мертвых животных в кладовке. Он коротко кивнул и обвел взглядом комнату.

– К такому ты не привыкла. – В его голосе слышалось что-то похожее на извинение.

Ей не хотелось ничего говорить, она боялась его разозлить своим явным разочарованием, но он просто уселся за стол и достал из кармана письмо.

– Я думал, все будет иначе, – сказал он, не глядя на Урсу, но она знала, что эти слова предназначались и для нее тоже. Муж замолчал, и она тоже молчала, ждала продолжения. – Я ходил в Вардёхюс. Губернатор еще не приехал. Там почти никого нет. Ко мне вышел какой-то старик, тамошний сторож. Они даже не знают, будет ли губернатор жить в замке или устроит свою резиденцию где-то еще. – Его рука, лежавшая на столе, сжалась в кулак. – В его письмах об этом ни словом не упоминалось.