Где-то когда-то у кого-то Светлова читала, что «Лермонтов — лучший наш прозаик». В общем, не согласиться было трудно.

«Опять раздался шорох, хлопанье туфлей, кашель старика, и в дверях показалась его мертвая фигура…»

Когда Светлова закрывала синий том, у нее чуточку вздрагивали пальцы.

Всю ночь ей снилась рука. Старческая… обтянутая желтоватой и сухой, как осенний лист, кожей… Просто одна рука. Она появлялась из какого-то белесого марева, проявляясь, проступая из него, постепенно, как из тумана…

Очевидно, этот сон был навеян строчкой из читанного накануне «Штосса». Она застряла у Светловой в голове и долбилась там, как крошечный, но неутомимый дятел.

Фраза эта была такова:

«Старичок протянул руку и взял золотой».

— Ну как? Не появлялся? — как можно более бодро и раскованно поинтересовалась Аня у соседки Роппа, когда та открыла ей дверь. Наконец Светлова снова добралась до Якиманки…

— Н-нет…

— Вы с какой-то странной неуверенностью отвечаете на этот, в общем, простой вопрос, — заметила Светлова.

— Нет. То есть да… Да с неуверенностью! Я отвечаю на ваш вопрос с неуверенностью.

— Вот как? В чем же вы не уверены?

Старожил коммунальной квартиры на Якиманке смотрела на Аню округлившимися от страха глазами.

— Там… там… Кажется, кто-то там бывает… Ночью.

— Где?

— В его комнате.

— Как это?

— Знаете, у Бориса Эдуардовича такое покашливание… характерное старческое. И он еще, знаете, хрустит пальцами… противно так. Так вот, я это слышала… Ночью!

И Светлана Дмитриевна рассказала Светловой о том, что с ней случилось.

— Вы можете мне снова открыть его комнату? — попросила Светлова.

Ни слова не говоря и вполне мужественно — правда, на подозрительно негнущихся ногах, — соседка Роппа прошествовала к его двери. Достала с выступа ключ…

А Светлова вошла. И сразу направилась к письменному столу.

Затаив дыхание, она заглянула в раскрытую книгу.

На странице действительно темнело небольшое пятно.

Но пятно это, разумеется, было засохшим, и понять, когда оно было оставлено, теперь смог бы только эксперт.

— Вы листали книгу? Дотрагивались до нее? — спросила Анна явно испуганную женщину.

— Нет…

— Точно?

— Клянусь.

— А кто-нибудь, кроме вас, заходил за это время в комнату?

— Нет.

— Нет?

— Во всяком случае, при мне…

— Значит, при вас — никто?

— А с другой стороны, когда меня нет, кто же мог бы? Если только он сам… возвращался.

— Значит, никто?

— Никто. Если только… — Светлана Дмитриевна запнулась.

— Да?

— Если только — той ночью…

— Вы хотите сказать, тогда ночью вам все это не почудилось?

— Да… так я и хочу сказать.

И женщина невольно опять поднесла к глазам правую ладонь:

— Понимаете… Я ведь все помню. Мне пришлось смывать его с руки.

— Что смывать?

— Пятно. Оно оставило у меня на пальце след.

Светлова тяжело присела на стул и опять разглядывала книгу:

«Достаточно назвать князей Волконских, Барятинских, Долгоруковых, Щербатовых, Козельских, Звенигородских и других… — прочитала Анна почти автоматически на раскрытой странице. — В этой череде фамилий особенно выделяются князья Оболенские, в свою очередь разделившиеся на множество ответвлений: Стригины-Оболенские, Телепневы-Оболенские, Тюфякины-Оболенские, Щепины-Оболенские, Нагие-Оболенские, Ярославовы-Оболенские, Туренины-Оболенские — в общей сложности больше двух десятков фамилий, большая часть которых пресеклась после трех-четырех поколений».

Почему-то Светлова никак не могла оторвать взгляда от этого слова — «пресеклась».

Сидела и тупо смотрела на буковки.

«Надо же… просто ум за разум заходит… — думала она. — Тюфякины, Нагие, Стригины… Разделились, ответвились, перемешались… пресеклись! Старики… Проклятия… И свежие пятна крови в комнате, где никого нет!»

Больше всего Светлову поразило не пятно.

Больше всего ее поразило, что книга сейчас была раскрыта на другой странице…

Это была другая страница! На той, что была раскрыта прежде, в прошлый раз, когда Светлова заходила в комнату Бориса Эдуардовича Роппа, было что-то про императора Павла и пожалование каких-то титулов… Кажется, баронских.

Книга и сегодня, правда, была та же. А вот страницы открыты — другие!

— Вы не могли бы ненадолго оставить меня здесь одну? — попросила Анна столь мужественно переносящую испытания соседку Роппа.

— Пожалуйста… Честно говоря, покину эту комнату без сожаления… Можно сказать, с великим облегчением.

Когда Светлана Дмитриевна вышла из комнаты Роппа, Светлова огляделась.

— А окно закрыто на шпингалет! — предупредила ее Светлана Дмитриевна, заглядывая снова в дверь. — Я уже посмотрела.

Наконец она ушла окончательно.

А Светлова приступила к осмотру.

Итак…

Окно и правда закрыто на шпингалет. За окном пожарная лестница. Карниз. Подоконник снаружи довольно широкий. Двойные рамы. Внутренняя форточка приоткрыта, поскольку защелка, как, впрочем, и многое другое в этой старой квартире, неисправно… А внешняя форточка закрыта на защелку. Но стекло в ней разбито — осталась только половина.

И на остром крае чуть заметный бурый след.

А само окно, как уже отмечено, закрыто изнутри на шпингалет!

Но если просунуть руку сквозь разбитую форточку, то можно открыть и окно.

Только велика вероятность при этом поранить руку о разбитое стекло… Форточка-то узкая. И это объясняет, конечно, происхождение пятна, оставшегося на книжной странице.

Однако самое любопытное было не это…

Да, действительно, увиденное позволяло не зацикливаться на «привидении» как на единственном варианте, объясняющем то, что случилось.

Да, действительно, кто-то решительный и довольно смелый вполне мог проникнуть в эту комнату ночью…

Но интересно, что, уходя, этот «кто-то» не поленился, стоя на карнизе, снова просунуть сквозь разбитую форточку уже пораненную руку и закрыть шпингалет окна. А потом закрыть еще и саму внутреннюю форточка на защелку… Для чего?

Чтобы осталось впечатление: если кто и проникал этой ночью в комнату Роппа, то уж точно не человек, а, извините, дух бесплотный.