Он поднялся с качелей и пошёл по детской площадке. Песок мягко и приятно осыпался под подошвами его сапог. Заросшая жёлтой травой дорога уходила в лес. Здесь было тихо и просторно, пахло грибами и опавшими листьями. Тоненькие берёзки стояли, не шелохнувшись, все в золоте, как будто в новеньких, жарко горящих монетах. Илья подобрал длинную холодную осиновую палку и время от времени ворошил ею листья – ему нравилась палка!..

Лес кончился неожиданно. Деревья расступились, и открылся неширокий пляж, а за ним круглое озеро. На той стороне синели ёлки, отражались в спокойной неподвижной воде.

Возле самой воды, на бревне, нахохлившись и спрятав руки в рукава тёплой куртки, сидел Матвей. Видно было, что сидит он уже давно. Илья подошёл и встал у него за спиной. Матвей не шевельнулся и не оглянулся.

Они смотрели довольно долго. Слышно было, как вода нежно и осторожно плещется в песок и в кустах возится птаха. Дунул ветер – тоже как будто осторожно, чтобы не спугнуть тишину, – листья посыпались в тёмную воду и поплыли.

– Когда я был маленьким, – сказал Матвей, – у нас с мамой была любимая история. Мама её придумала, и мы по очереди рассказывали друг другу про старую обезьяну и старого шкипера. Шкипер живёт с обезьяной на берегу моря. По вечерам ветер воет в трубе. Шкипер в ковровом кресле курит трубку и читает толстую книгу, а обезьяна копошится рядом. У неё такой ворсистый вытертый плед, у обезьяны. И глиняная пиала с орехами и сладкими финиками.

Илья чуть-чуть пошевелился и посмотрел Матвею в спину.

– Если на море штиль, они выходят посидеть на перевёрнутой лодке. Кругом на шестах развешены рыболовные снасти и пахнет смолой. Они сидят вдвоём и вспоминают тёплые страны, скрип мачт, крики чаек, ход своей бригантины вдоль изумрудных берегов, луч солнца в прозрачной воде. Им есть что вспомнить, понимаете?

– Понимаю.

– Я часто думаю, – продолжал Матвей, помолчав. – Как они там, без меня?

Илья не хотел, но всё же спросил:

– Кто?

– Шкипер и обезьяна. Я давно их не видел, а раньше видел отлично, – он мельком оглянулся на Илью. – Как вас. Вот я и думаю, где она, моя обезьяна? Выходит ли посидеть на перевёрнутой лодке? Цел ли её матросский костюмчик? У неё был такой костюмчик – тельняшка и берет с красным помпоном! А вдруг шкипер умер и она осталась совсем одна? Кто даёт ей финики? Она же из тёплых стран и любит только финики.

Илья помолчал, а потом сказал:

– Да. История. – И попросил: – Подвиньтесь.

Матвей неловко подвинулся, Илья сел рядом.

– А почему вы давно её не видели, вашу обезьяну?

– Мама умерла, – объяснил Матвей. – И некому стало рассказывать про обезьяну. И вот я думаю – её тоже больше нет? Или она где-то есть и я просто её не вижу?

– Может, имеет смысл поехать на море? – спросил Илья просто так.

– Ну что вы, – Матвей улыбнулся. – При чём тут это?

Он поёжился, видно, сильно замёрз.

– Я часто сюда прихожу, – продолжал он. – Сижу и жду. Иногда мне кажется, как будто что-то возвращается. Вот как сегодня. Сегодня мне показалось, что я почти увидел обезьяну. А иногда ничего не вижу. Понимаете?

– Нет.

Матвей покивал, принимая его непонимание.

– А Лилия Петровна понимала вас? – наугад спросил Илья.

– Ну что вы. Она обо мне заботилась. Но мы никогда ни о чём таком не говорили.

– Она была приятным человеком?

– По-своему, – ответил Матвей. – Ей нравилось всё устраивать на свой лад, только и всего. Когда её… не стало, иллюзия гармонии разрушилась окончательно.

Илья вздохнул и палкой нарисовал на песке круг – как будто солнце, и стал пририсовывать линии – как будто лучи.

– Какая иллюзия? – наконец спросил он скорее сам себя, чем Матвея. – Какой гармонии?..

– В том-то и дело, что не было никакой гармонии, только иллюзия. Но она очень старалась помочь, очень!..

– Кому? Вам?

– И мне в том числе.

– Кто её убил? – спросил Илья, дорисовав на песке линии. – Вы знаете?

Матвей отрицательно покачал головой.

– А та картина? Которую велел повесить директор? Откуда она у него?

У Матвея перекосилось лицо.

– Я не знаю. Она была у Лилии Петровны.

– А ей картину отдали вы?

Матвей кивнул.

– Где вы её взяли?

– Я и сам не знаю, – произнёс Матвей с силой. – Сейчас уже точно не знаю!.. Я пытался понять, но ничего не получается.

– Секундочку, – перебил его Илья Субботин. – Вы что? Чем-то больны?

– Конечно, – сказал Матвей.

– Остроумно, – прокомментировал профессор. – Это удобно. Сказался больным, и можно ничего не помнить, не видеть и ни за что не отвечать. Это удобно.

– За что же я могу отвечать? – тихо спросил Матвей.

За их спинами послышались голоса, грянувшие в тишине почти неприличной какофонией. Илья оглянулся, а Матвей нет.

Со стороны парка бежали Ванечка и Лилечка – каждый при этом смотрел в свой телефон.

– Привет! – прокричала Лилечка, не отрываясь от экрана. – Как здесь красиво, правда?

– Колокольня закрыта на обед, – сообщил Ванечка, глядя в аппарат. – Мы хотели там сфоткаться.

– Здесь тоже ничего! Ты палку взял?

– Взял, взял!

Ванечка приладил телефон на палку, они обнялись с Лилечкой и одинаково уставились в камеру. Лилечка выгнулась, повернулась несколько вбок, откинула волосы и согнула в колене ножку.

Илья и Матвей смотрели.

– Возьми меня на руки.

– А палку? Так не выйдет.

– Ты попробуй.

– Не выйдет, я тебе говорю.

– А мы дяденьку попросим. Дяденька, сфоткайте нас!

– Вы ко мне обращаетесь? – уточнил Илья. Матвей молчал.

– К вам или… к тому. Можете?

Илья поднялся. Ванечка отцепил от палки телефон и сунул его Субботину. Телефон был горячий.

– Нет, вы его переверните. Да, да. Нажимайте и не отпускайте, чтобы залпом!.. Ну? Ванечка, бери меня!..

Ванечка поднатужился и взгромоздил Лилечку на руки. Она тряхнула головой и раскинула руки. Илья снимал «залпом».

– Ок, ок, сенкс!..

Ванечка куда-то поволок Лилечку, уронил очки, и от них отлетела дужка. Он приткнул подругу на песок и стал прилаживать пластмассовую штуковину. Лилечка фотографировала себя.

– Ну вот, – сказал Ванечка, чуть не плача. – Отвалилась! Совсем отвалилась.

– В Москве отдашь в мастерскую. Они порепеят.