Та, которая мечтала о таком младшем брате, как ты.

Они находились далеко друг от друга, и письма служили единственной нитью, связывающей их сердца. Может быть, для того чтобы открыться и говорить честно, им требовалось расстояние. Нетрудно догадаться, что Каору по несколько раз переписывал письма, давал им отлежаться и только потом отправлял. Он подбирал слова, будто кидал в сердце Фудзико камешки, терпеливо ожидая, когда волны, которые они вызывали, доберутся до него через Тихий океан. За проживание в памяти Фудзико он должен был стихами оплачивать аренду. Так любящие и становятся поэтами.

Твой взгляд остановился на стихах, примерно в середине тетрадки.

Посмотрю я в небо и спрошу у облака:

Как моя любимая, здорова ли она?

Облако ответит мне: не видело,

Чтоб кто-нибудь по небу пролетал.

Посмотрю на землю и спрошу у камня:

Любит ли она меня? Дорожит ли мной?

Мне ответит камень: разве дело мне

До каких-то женщин мягкотелых.

Я спрошу у ветра у залетного:

Видит ли она меня во сне?

Вместо ветра тень ответит мне:

Помнишь ли, чем пахнет ветер,

Тот, что дул вчера?

Помнишь ли, как тверд был камень,

На который ты ступил два дня назад?

Знаешь ли, где облако,

Которое видел ты сейчас?

Одиночество и беспомощность мальчика Каору передавалось тебе, его дочери. Интересно, что написала Фудзико в ответ на его признания?

На втором письме стояла дата: 20.12.1979. После первого письма прошло много времени.

Каору Токива,

с Рождеством! И с Новым годом!

Желаю тебе в новом году исполнения твоих желаний.

P. S. Я заняла первое место на спич-контесте в хай-скул.

Ф.А

Письмо – холоднее не бывает. Может быть, между ними за это время возникло какое-то недопонимание. А может, те письма Фудзико, в которых она обнажала свои подлинные чувства, были взяты Каору из сейфа и сейчас путешествуют вместе с ним? Ты поделилась этими мыслями с Андзю.

– Дома хранится только часть писем от Фудзико, – сказала она. – На самом деле они приходили каждый месяц. Это значит, что и Каору тоже старательно писал ей.

Ты по очереди читала тетрадку Каору и письма фудзико.

Та, с которою ищешь встречи,

та, что к тебе подходит сама,

та, что отдает себя до конца,

та, которая учит,

та, что злится безумно…

У каждой есть имя.

Я оставляю фамилию,

а вместо имен пишу: Фудзико.

Судзуки Фудзико, Сато Фудзико,

Накамура Фудзико, Танака Фудзико,

Абэ Фудзико, Симидзу Фудзико,

Цудзи Фудзико, Минэ Фудзико,

Идзуми Фудзико, Одзаки Фудзико…

Я расставляю в ряд сотню Фудзико

и последней – Фудзико Асакава.

Перейду через мост – Фудзико.

Выбегу из леса – Фудзико.

Навру с три короба – Фудзико.

Вмажу кому-нибудь – Фудзико.

Выпью воды – Фудзико.

Вздохну тяжело – Фудзико.

Фудзикофудзикофудзикофудзико.

Сотни Фудзико несутся с горы,

увлекаемы собственным весом.

Сотни Фудзико в школьных купальных костюмах

проходят парадом мимо рядов супермаркетов.

Сотни Фудзико – в магазине «Цветы»,

в очереди покупают по лилии.

Сотни Фудзико одна за другой

вырезают на теле моем свое имя.

Письмо от 11.02.1980 служило подтверждением тому, что Каору действительно отправлял Фудзико стихи, которые записывал в тетрадку.

Милый Каору,

стихи, которые ты мне посылаешь, так же теперь необходимы мне, как вода или соль. В них я вижу дом, в котором жила, парк, который ты считал своим, и твое немного смущенное лицо.

Я каждый день говорю по-английски, и мне кажется, что японский начал понемногу выпадать из моей памяти. Когда дома я разговариваю по-японски с родителями и младшими сестрами, то, словно бы никуда и не уезжала из Японии. Но, если болтаю с подругами по телефону, а потом сразу надо перейти на японский, мне начинает казаться, что я говорю как-то не так. Нам много задают в школе, но когда мне удается выкроить свободное время, я стараюсь читать побольше японских книг. Последнее время я полюбила романы Юкио Мисимы и ОсамуДадзая.

Но больше всего мне нравится читать твои стихи. Знаешь почему? Потому что в них я непосредственно чувствую твой смех и твою грусть. Все, что я читаю, написано людьми, которых уже нет на этом свете. Все тексты напоминают завещания. Поэтому я не могу дождаться твоих слов, которые ты говорил всего неделю назад. Отправляй мне их, как журнал, каждый месяц.

А еще будет здорово, если ты напишешь к ним музыку и споешь когда-нибудь.

Ф.А.

Воодушевленный словами Фудзико, которая с нетерпением ждала его стихов, Каору погрузился в сочинительство. Во второй части тетрадки мчались наперегонки откровенные слова, написанные им.

Мама, ты – сны в изголовье.

Я простужен любовью.

Ты в моих легких, мама,

с ветром от Фудзиямы.

Мама, ты в моих мыслях —

тайных, как тропы лисьи.

Мама – свет на безлюдной

улице пополудни.

Ты в сердце, середке, глуби

девушки, что меня любит.

Она заложница Штатов —

чванливой страны закатов.

Легко ли в этой стране?

Тревога кричит во мне.

Что, если ее янки,

вонючий и потный, с пьянки,

тащит к автофургону

на дороге к Каньону?

Там белые балахоны,

пылающие кресты

и огненные похороны

американской мечты.

Если в одеждах белых

уходит толпа клансменов,

будет обуглено тело

похотью полисмена.

Публичный дом, Аризона.

Тоска моя, мама, бездонна.

Оттуда приходят письма,

но неспокойны мысли.

Янки ли виноваты?

И дед мой на берег Ямато —

Америки младшего брата —

приплыл оттуда, из Штатов —

чванливой страны закатов.

Мама, спроси у отца ты,

он ненавидел Штаты?[25]

Письмо от 03.07.1980, наверное, пришло в ответ на эти стихи.