В этот день Мите так и не удалось уехать из Нижнего. Ночевал он в доме Минина.

В синих сумерках уныло гудят колокола. К вечеру слышнее говор ручьев, к вечеру чувствительнее теплые ветры, особенно на взгорье над устьем Оки. Тихо покачиваются березы с вороньими гнездами, пестрят рябью лужи у широких монастырских ворот.

После повечерия избранный земским старостой Кузьма Минин с паперти объявил богомольцам воеводскую благодарность за помощь Ляпунову. Получена весть, что войско, снаряженное нижегородцами под началом князя Репнина в помощь Ляпунову, дошло уже до Владимира и соединилось с казаками атамана Просовецкого. Но – увы! – навстречу Репнину идут изменники: князья Куракин и Борис Черкасский. Не позорно ли? Одни князья – за Москву, другие – против.

– Видать, природным русским вельможам выгоднее быть холопами польского короля, нежели защищать государство, – усмехнулся Минин и добавил: – Неладное творится у нас с князьями!

Среди посадских поднялся ропот. Давно ли в Нижегородском крае бушевали воровские шайки князей Шугуровых, Киреевых, Вяземского и других, грабя и разоряя села, деревни и монастыри? Много бед причинили князья-разбойники мирному тяглому населению Поволжья. Разными лживыми обещаниями вводили в обман мордву, чувашей, черемисов и татар, подымали их на русские города и селения, а потом бросали на произвол судьбы, творили сумятицу.

Деловитым голосом Минин объявил, что ляпуновский посланец Биркин, находящийся в Нижнем, требует еще новых денег на поход, помимо того, что уже дано князю Репнину.

Эти слова старосты были выслушаны в угрюмом молчании. Посадские с горечью в голосе начали осуждать князей, междоусобицею помогавших полякам. Задели кое-кого и из местных дворян. Раздались голоса сомневающихся в успехе похода нижегородского князя Репнина. Можно ли быть уверенным, что, поссорившись с кем-нибудь из ляпуновских военачальников, и он не перейдет на сторону врагов? Бывали ведь такие случаи. В самый разгар битвы обиженный местническими несогласиями князь уводил своих воинов с поля брани, что было на руку только врагу.

Кузьма внимательно слушал говоривших. Черные глаза его были серьезны. Иногда он тяжело вздыхал, вбирая в себя всей грудью воздух, словно ему нечем было дышать. Тер пальцами широкий, с едва заметными морщинами, лоб, что-то обдумывал, а затем, заложив руки за спину, стал тихо прохаживаться по паперти. Услыхав имя князя Вяземского, остановился, с лукавой улыбкой обвел взглядом окружающих.

И он ведь требовал казни Вяземскому. Холоп тушинского вора князь Вяземский осадил Нижний, послав жителям письмо, в котором требовал сдачи города. Он сулил великие милости самозванца. В случае же непослушания грозил истребить город. Нижегородцы дружно напали на него, разбили княжеское войско и взяли самого князя в плен. Приговорили к смерти. Он не признавал суда посадских; утверждал, что нижегородцы, не имея на то указа свыше, не могут казнить его, воеводу, человека княжеского рода. Минин доказал народу, что могут. Без дальних рассуждений нижегородцы повесили князя. Потом погнались за другими изменниками, взяли Муром, села Яковцево и Клин, разорили притоны изменников и до того рассвирепели, что «церкви божии зажигали и образа кололи»[36], узнав, что попы заодно с тушинцами.

– Земские люди! – сказал Минин. – Никто из нас не будет порочить князя Репнина… Нам и незачем его порочить. Мы, последние люди, можем ли судить своего воеводу?.. Александра Андреича Репнина мы знаем. Человек так себе, набожный… Подумать надо о другом… Можем ли мы собрать новую казну или нет? Конечно, доброе дело задумано Ляпуновым, слов нет. Но не обидел бы он нашего воеводу. И об этом надо подумать. Много там людей, да мало друзей… Ивашка Заруцкий один чего стоит. Про него народ говорит: «Не найдешь такого бога, которому бы он не молился, не найдешь такого кошеля, перед которым устояла бы его совесть!» А князь Дмитрий Тимофеевич Трубецкой – не того же разве поля ягода? Подумайте, братья, дело великое! Вестимо, у нас не пощадят ни жизни, ни денег, коли к тому явная польза будет. Трижды находились мы в осаде. Но отстояли город. Разбили тушинцев; даже лживого попа Иону, Тихвинской пустыни игумена, разбили с его челядью и повесили[37]. (Минин рассмеялся, рассмеялись и его слушатели.) Побили мы и тушинского боярина Плещеева… И теперь не уроним земскую честь! Лжеименных царей и властителей, и всех змиев, вползающих к нам и сипящих на нас, раздавим без остатка, но будем делать то с умом, достойно и согласно. Вот и подумайте: можем ли мы обещать победу нашим согражданам, взяв новую дань с них?!

Как и всегда, слова Кузьмы заставили крепко призадуматься посадских людей. Дело и впрямь непростое. Обложить новым налогом посад и отослать собранную казну в ляпуновский лагерь – значит принять на себя ответ перед нижегородскими людьми, что-де князь Репнин вернется с победой, откроет новые пути нижегородцам, сделает дороги к Нижнему свободными для хлебных караванов, оградит Нижний от новых нападений поляков и тушинцев. Нижегородские люди не привыкли зря бросаться деньгами. Скупы и расчетливы. Но можно ли надеяться на князя Репнина? Да и что значит один этот князь, когда в ляпуновском ополчении десятки родовитых военачальников, уже теперь между собою враждующих?! Нет настоящего вождя в рязанском ополчении, которого бы все воины слушали, который бы явился перед народом в ответе. Да и кому дать деньги? Биркину? А кто его в Нижнем знает? Что за человек?

Кузьма спросил посадских, слыхал ли кто из них раньше о Биркине.

Вопрос Минина навел посадских на еще большее раздумье.

– Ну, что? Говорите, – деловито кивнул им Кузьма. – Решайте по разуму, просто. Нам не надо красных слов. Мы уже видели, что творившие постыдные дела употребляли слова и речи превосходнейшие. Обложить народ не долго, но следует так гнуть, чтобы гнулось, а не треснуло.

Седой, как лунь, бывший в молодости бурлаком, а ныне ямской староста, Никола Семин тряхнул бородой, как будто она мешала ему, и медленно, с расстановкой заговорил:

– Что к чему обычно, а между прочим, и коня правят в одну сторону, и ямщик один. Третьего дня ехал со мной хмельной дворянин. Хватил меня за вожжу: «Хочу править!» Не успел я ему и ответить, как оба мы в канаву и свалились. Так оно может получиться и у ляпуновских воевод. Толку мало, коли трое дергают за одну вожжу – один в одну сторону, другой в другую…

Все рассмеялись, Кузьма погрозился на него пальцем.

– Не сворачивай сам с дороги, Трифоныч. Что ты нам тут про дворянина рассказываешь!.. На Руси дворянин – кто за всех один. Говори прямо: сбирать деньги с народа или нет?!

Старик снова потряс бородой, почесал за ухом:

– Вишь, какое дело-то: не сберешь! Не дадут.

– Не дадут?

– Да ведь кто пошел с Репниным-то? Немецкие да литовские наемные ратники, прости господи, не настоящие какие-то казаки, стрельцы, дворяне-буяны. Слава богу, что и ушли…

Да боярские дети… А-сподь с ними! Помолиться, правда, можно, а денег?.. Кабы своим, а то кто их знает!.. Сегодня – у нас, завтра – у вора, послезавтра – у Жигимонда… За наши денежки-то. Бог спасет! Посадский да крестьянин живут трудом, а эти наподобие птиц поднебесных… Не знаю! Пускай вон они скажут! Я не знаю… Умом слаб стал. Прости, господи!