Между тем ее собственная жизнь начала представляться Эдит в новом свете. Внимание Вильсона, натиск и очарование мира, в который он ее ввел, показали, каким пустым и жалким было ее существование. Не получив порядочного образования, она все-таки мечтала продолжить свою жизнь в более высоких кругах, где говорят об искусстве, книгах и мировых переворотах. Один ее друг, Натэниел Вильсон, однофамилец президента, как-то сказал ей: он чувствует, что в один прекрасный день она сможет сыграть определенную роль в великих событиях – “возможно, к добру или худу целого народа”257. Однако, предупредил он, ей следует встретить грядущее с открытой душой. “Дабы соответствовать тому, что, я чувствую, к Вам придет, Вам необходимо работать, читать, учиться, мыслить!”258

Поездки с президентом Вильсоном представлялись Эдит “живительным источником”259. Она сразу же ощутила духовную связь с ним. Они обменивались воспоминаниями о старом Юге, о тяжелых днях, последовавших за Гражданской войной. Она никогда прежде не встречала такого мужчины, как Вильсон: необычайно умного, сердечного и при этом добивающегося взаимности260. Все это было полной неожиданностью.

Эдит еще не успела понять того, что Вильсон успел влюбиться, а он, как отмечал швейцар Белого дома Ирвин Гувер, по прозвищу Айк, “в любовных делах был не промах, стоит лишь угнездиться ростку”261.

Камердинер президента, Артур Брукс, выразился лаконично: “Пропал человек”262.

Как бы ни увлекли Вильсона чары миссис Голт, развитие событий в мире беспокоило его все сильнее и сильнее. Западный фронт превратился в кровавую мясорубку, перемалывающую обе стороны, наступавшие и отступавшие по ничьей земле, обтянутой колючей проволокой, изрытой воронками от снарядов и усеянной горами трупов. В субботу 1 мая германские войска начали серию атак в районе Ипрского выступа – впоследствии эти действия стали называть второй битвой при Ипре – и снова применили отравляющий газ263. Со времени первого сражения, состоявшегося осенью предыдущего года, ни та, ни другая сторона не добилась преимущества, хотя общие потери исчислялись десятками тысяч. Однако в тот день наступавшим германским войскам удалось отбросить британцев назад, почти до самого города Ипра. Канадский врач, работавший в лазарете по соседству, в Боезинге, что в Западной Фландрии, впоследствии написал стихотворение, самое знаменитое из всех, порожденных войной: “Во Фландрии маки пылают огнем, / Колышутся в поле, где крест за крестом…”264 К концу месяца британцам предстояло отбить свои позиции и продвинуться еще на тысячу ярдов ценой шестнадцати тысяч погибших и раненых, по шестнадцать человек за каждый отбитый ярд. Германская сторона потеряла пять тысяч265.

Один солдат, побывавший на Ипрском выступе, в бельгийской деревне Мессен, писал об изматывающем, патовом сидении в окопах: “Мы по-прежнему на тех же позициях, продолжаем выводить из себя англичан и французов. Погода отвратительная, мы часто целыми днями стоим по колено в воде, в придачу под сильным огнем. С нетерпением ждем краткой передышки. Будем надеяться, что скоро весь фронт начнет двигаться вперед. Вечно так продолжаться не может”266. Автором этих строк был германский пехотинец австрийского происхождения по имени Адольф Гитлер. На другом конце Европы собирались открыть новый фронт267. Надеясь выйти из тупика, Черчилль выступил против Турции, устроив обстрел с моря и высадку морского десанта в районе Дарданелл. Замысел состоял в том, чтобы захватить пролив и прорваться к Мраморному морю, а затем соединиться с российским флотом на Черном море и, стянув крупные военно-морские силы к Константинополю, заставить Турцию сдаться. За этим должно было последовать наступление по Дунаю на Австро-Венгрию. Дело представлялось несложным. Задумавшие этот план воображали, будто сумеют закончить выход к Черному морю одними лишь силами флота. Тут подходила старая поговорка: “Человек предполагает, а Бог располагает”. Результат был катастрофическим: потерянные корабли, тысячи погибших и еще один неподвижный фронт, на сей раз на Галлиполи.

Между тем на Кавказе наступавшие русские стали одерживать верх над турецкими войсками. Турки, винившие в своих потерях местное армянское население, которое подозревали в оказании помощи русским, начали систематически истреблять мирных жителей – армян. К 1 мая в провинции Ван, на востоке Турции, турки убили более пятидесяти тысяч армянских мужчин, женщин и детей. Глава армянской Церкви послал воззвание о помощи лично Вильсону; тот колебался с ответом268.

Нейтральная Америка, находясь в безопасности, издали наблюдала за войной – все это казалось ей непостижимым. Заместитель госсекретаря Роберт Лансинг, второй человек в Госдепартаменте, пытался описать этот феномен в частной записке. “Нам в Соединенных Штатах трудно, а то и вовсе невозможно, оценить великую европейскую войну во всей ее полноте, – писал он. – Мы приучились едва ли не с безразличием читать об огромных военных операциях, о линиях фронта, протянувшихся на сотни миль, о тысячах гибнущих, о миллионах страдающих от всевозможных тягот, о том, как широко распространяются потери и разрушения”. Народ к этому привык, писал он. “Гибель тысячи человек между окопами на севере Франции или еще тысячи на затонувшем крейсере – нынче обычное дело. Мы читаем газетные заголовки, дальше этого дело не идет. Мы утратили интерес к подробностям”269.

Однако щупальца войны все более и более настойчиво тянулись к американским берегам. 30 апреля, пять недель спустя после потопления “Фалабы” и гибели американского пассажира Леона Трэшера, до Вашингтона дошли первые подробности о другом нападении – бомбардировки германским аэропланом американского торгового судна “Кашинг”, пересекавшего Северное море. Было сброшено три бомбы, но в цель попала лишь одна. Никто не пострадал, ущерб был невелик. Всего днем раньше в другой частной записке Лансинг писал: “Нейтральная сторона во время международной войны всегда должна проявлять выдержку, однако ни разу за всю историю терпение и выдержка нейтральной стороны не подвергались столь суровым испытаниям, как нынче”270.

В нападении на “Кашинг” он усматривал угрожающий смысл. “Германская морская политика направлена на то, чтобы без причины, без разбору уничтожать суда, невзирая на их происхождение”, – писал он госсекретарю Брайану в субботу 1 мая271. Но Вильсон и Брайан, хоть и обеспокоенные этим случаем, решили отнестись к нему более осмотрительно, о чем свидетельствует статья в “Нью-Йорк таймс”: “В официальных кругах не сочли, что тут возникнут какие-либо серьезные осложнения, поскольку, согласно общепринятому мнению, бомбы были сброшены не намеренно, но под впечатлением, будто идет атака на вражеское судно”272. Это была великодушная оценка: во время нападения “Кашинг” шел под американским флагом, а название корабля его владельцы написали на корпусе шестифутовыми буквами.

Другая, более тревожная новость еще не дошла ни до “Таймса”, ни до Белого дома. В ту субботу – день отплытия “Лузитании” – германская субмарина торпедировала американский нефтяной танкер “Галфлайт” вблизи островов Силли, у корнуольского побережья Англии; в результате погибли два человека, а капитан судна умер от сердечного приступа. Корабль остался на плаву, едва уцелев, и был отбуксирован к острову Сент-Мэрис, самому большому в архипелаге, в 45 милях к западу от Корнуолла273.