Гал Мадред добивается сотрудничества: требует информацию о стратегии обороны планетарной системы Минос Корва. Не получив желаемых результатов с помощью сыворотки, он вставляет в тело Пикара устройство, которое при активации вызывает нестерпимую боль. «Отныне я буду именовать тебя просто "человек", – предупреждает Мадред, – другой личности у тебя нет».

Они раздевают Пикара догола, подвешивают за запястья и оставляют в таком положении на ночь.

Утром Мадред сдержан, безупречно вежлив, медоточив. Словно усталый чиновник, пьет что-то из сосуда, похожего на термос с кофе. Включает над головой ряд ламп, заливая Пикара ярким светом. Пикар дергается, пытается прикрыться руками, как раненый велоцираптор. Мадред спрашивает его, сколько он видит ламп.

– Четыре, – отвечает Пикар.

– Нет, – возражает Мадред, – их пять.

– Вы уверены? – спрашивает Пикар.

Мадред нажимает кнопку пульта. Пикар сгибается пополам, шатается, падает в корчах наземь. Эта сцена – аллюзия на «1984», но некоторые моменты заимствованы, очень тонко, из «Принцессы-невесты»[78]. Мадред чрезвычайно гордится своим устройством. Пока он использовал минимальную мощность.

– Я ничего не знаю о Минос Корва, – говорит Пикар.

– Но я же сказал, что верю вам. Я и не спрашиваю больше о Минос Корва. Я спрашиваю, сколько вы видите ламп.

Пикар смотрит вверх, щурится:

– Четыре лампы.

Гал Мадред вздыхает, как отец, разочарованный поведением ребенка:

– Не понимаю, как вы можете так ошибаться.

Пикар щурится от света и спрашивает:

– Каких ламп?

Судорога боли сбрасывает его со стула, он рушится на пол.

Лежа на полу, Пикар шепотом поет французскую народную песенку, запомнившуюся с детства: Sur le pont d'Avignon, on y danse, on y danse. «На Авиньонском мосту все танцуют, все танцуют».

– Где вы? – спрашивает Мадред.

– Дома. Воскресный ужин. Потом мы все будем петь.

Мадред открывает дверь и говорит Пикару, что тот свободен. Но когда Пикар собирается уходить, Мадред предупреждает, что вместо него будет пытать доктора Крашер. Пикар возвращается на место.

– Решили остаться со мной? – интересуется Мадред.

Пикар молчит.

– Прекрасно, – произносит Мадред. – Передать не могу, как меня это радует.

Позже Мадред угощает Пикара вареным яйцом таспар, «деликатесом», как он говорит. Разбитое яйцо представляет собой колышущуюся желеобразную массу с глазом в центре. Пикар высасывает содержимое из скорлупы. Мадред тоже обедает и делится историями из своего детства – уличного мальчишки в Лакате, столице кардассианцев.

– Несмотря на все, что вы мне причинили, – с замечательной откровенностью говорит Пикар, – мне вас жаль.

Балагурство Мадреда как ветром сдуло.

– Как устроена оборона Минос Корва? – кричит он.

– Здесь четыре лампы, – отвечает Пикар.

Гал Мадред включает прибор, Пикар корчится в муках.

– А сколько сейчас?

Пикар кричит, плачет, поет: «На Авиньонском мосту все танцуют, все танцуют».

Тем временем на «Энтерпрайзе» экипаж ведет переговоры об освобождении Пикара. В заключительной сцене между Пикаром и Мадредом Пикар хватает пульт, управляющий болью, и разбивает его о стол. Мадред спокойно информирует его о том, что таких приборов у него еще предостаточно.

– И все же, – говорит Пикар, – это было приятно.

– Наслаждайтесь, пока можете. Вряд ли вам еще много удовольствий предстоит. – Мадред поясняет, что битва уже началась и «Энтерпрайз» «горит в космосе». Все решат, что Пикар сгорел вместе с экипажем, так что он останется здесь навсегда. – Но у вас есть выбор, – продолжает Мадред. – Можете жить, страдая, в плену, жертвой моих причуд. Или же будете жить в комфорте, хорошо есть, тепло одеваться. Женщины, каких пожелаете. Можете продолжить изучение философии и истории. Я охотно буду дискутировать с вами: у вас острый ум. Решать вам. Приятная, интеллектуально насыщенная жизнь. Или вот это.

– И что от меня требуется? – уточняет Пикар.

– Пустяки, в сущности, – говорит Мадред. Он поднимает голову, как человек, который, собираясь выйти из-под навеса, проверяет, не идет ли дождь. – Скажите мне… сколько здесь ламп?

Пикар тоже поднимает голову. Он растрепан, небрит, на лбу пленка пота. На лице быстро сменяются выражения растерянности и отрицания, испуга и боли.

– Сколько? Сколько ламп? – твердит Мадред. Невидимая нам, за пределами экрана открывается дверь, и на лице Мадреда проступает безумие. – Это последний шанс. Идут стражи. Не упорствуйте, глупец! Сколько ламп?

Впервые он обнаруживает слабость, обнаруживает отчаянную нужду.

Лицо Пикара словно раскалывается. Он пронзительно кричит:

– Здесь – четыре – лампы!

Каждый раз при виде этой кульминации что-то внутри меня скрежещет, словно обломками разбитой неглазированной кружки скребут друг о друга. Это не крик торжества, это надорванный крик, крик унижения. Голос срывается, как у подростка. Последнее слово – «лампы» – трудно разобрать.

Позднее, в безопасности на «Энтерпрайзе», Пикар обсуждает произошедшее с советником Трой.

– Я не включил в отчет, – признается он, – что в последний момент он предоставил мне выбор между комфортной жизнью и продолжением пыток. Только и требовалось: сказать, что я вижу пять ламп, когда на самом деле их было четыре.

– И ты этого не сказал? – спрашивает Трой.

– Нет, нет, – отвечает он. – Но хотел. Я сказал бы ему что угодно. Что угодно. И более того, я уже верил, что смогу увидеть пять ламп.

Он устремляет взгляд вдаль.

«Страшный» – могущественное слово. Произнеси его – и почувствуешь дурной вкус: металла, неправды. Но какое еще слово можно применить к человеку, из-за которого чувствуешь себя совершенно беспомощной?

Множество людей в этом мире вызывали у тебя ощущение беспомощности: заправлявшие школой громилы, оба твоих родителя и большинство взрослых твоего детства; каменноликие чиновники из Управления автомобильным транспортом и отделения почты. Врач, не желавший поверить, что тебе плохо, примерно за две минуты до того, как фонтан твоей рвоты забрызгал стену. Стая медсестер, удерживавшая твои руки, чтобы взять кровь, когда у тебя подозревали рак. (Рака не обнаружилось, и так и осталось невыясненным, почему в детстве ты то и дело загибалась от боли.)