коробке и бросил её Серому с Женькой под ноги. Инстинктивно, не успев додумать, я выставил ногу вперёд. Петарда с еле слышным стуком ударилась о мой сапог и отскочила под ноги Тёмки. Он проводил её взглядом, на лице так и осталась мерзкая ухмылка — не успела превратиться в гримасу ужаса. Отпрыгнуть назад он уже не успел.

Бомбочка с сухим громоподобным треском взорвалась рядом с его ботинком, обдав его и чёрные брюки золотистыми искрами. Тёма взвыл от боли и запрыгал на одной ноге. Ребята, привлечённые громкими звуками, вздрогнули и заозирались. Сначала раздались неуверенные смешки, потом все громче и громче — наконец, над судорожно прыгающим Тёмкой засмеялись все собравшиеся ребята. Тёмка остановился и повернулся к нам. Его лицо пылало, в глазах стояли слёзы, которые тут же потекли по щекам. Он ненавидяще посмотрел на меня и ничего не сказав, быстро, прихрамывая, пошёл прочь. За ним потянулись потрясённые Олеська и Катька. Краем глаза я заметил, как с новенького блестящего ботинка Тёмки отвалилась подошва и теперь хлюпает, держась на одном каблуке.

Серый, наконец сообразив, что случилось, подскочил ко мне:

— Круто, Васян! — воскликнул он. — Спасибо, братан! Эта зараза в нас с Женькой целилась? Если бы с Ж… с гитарой что-нибудь случилось, я бы ему ноги оторвал! Чтоб эта бомбочка у него в другом месте взорвалась! — с чувством проговорил он.

Серый тоже не любил Тёмку — в основном потому, что в начальных классах, как и я, часто огребал от него. Родители Серого были пчеловоды — у них была собственная пасека в несколько десятков ульев, они продавали мёд на всю республику и, говорили, даже за её пределы. Они были самой богатой семьёй в деревне — и не только в деревне, но и во всём районе, — что очень не нравилось Тёмке и его банде. А ещё, наверное, Тёмке не нравилось, что семья Серого была прекрасной: тётя Аня и дядя Витя были очень добродушными и улыбчивыми людьми. Они всегда радушно встречали меня и Мишку и поили чаем с мёдом. Особенно весело было есть свежий мёд с сот — как будто ешь какую-то мягкую доску, а оттуда неожиданно появляется мёд.

Я кивнул — мол, все нормально, — и Серый сел обратно к Женьке. На какое-то время все звуки потонули в шуме голосов и смеха — это собравшиеся около Серого, Гоши и Женьки ребята начали обсуждать событие. Ощущая внутри самодовольное удовлетворение, я все-таки невольно отметил, как легко поменялось их отношение — ведь ещё несколько дней назад на месте Тёмки запросто мог оказаться я. И оказался бы, если бы не Гоша. Вот только если бы я был на его месте, напомнил я себе, никто бы не стоял и не думал, как быстро меняется настроение толпы и, как полный придурок, не сочувствовал бедному неудачнику, поэтому я покрутил головой, разгоняя неприятные мысли. Слушать других почему-то тоже расхотелось, как будто рукой потрогал что-то скользкое и неприятное. Но мне и не пришлось — Гоша резко опустил руку на струну и выдал скрежещущий, пробирающий до костей звук, так что все встрепенулись и повернулись к нему.

— Прошу прощения, — спокойно сказал он и заиграл какую-то мелодию. Серый тут же подхватил её, и все забыли о происшествии с Тёмкой.

Потом была ещё пара песен, но крылья за спиной у меня больше не трепетали. Я ощущал какое-то смутное неосознанное беспокойство, от которого ёрзал на своей покрышке и наконец случайно почти спихнул с неё Вальку Петрову. С облегчением я выдохнул, когда Серый наконец сказал, что это была последняя песня и что у него «ещё до фига домашки и картошку в яме перебирать» и снял ремешок гитары с плеча. Ребята чуть-чуть побурчали, но тоже потихоньку разобрали свои рюкзаки начали расходиться. Девчонки так и норовили пройти мимо Серого и Гоши, но первый только тайком поглядывал на Женьку и не замечал больше никого, а второй, собирая гитару, смотрел вдаль — туда, куда ушёл Тёмка. Моё сердце кольнуло острой иглой обиды — то есть Гоша до сих пор — даже после Тёмкиной террористической атаки — продолжает быть на его стороне? Неужели ему, Богу, со своего пушистого облачка не видно, что я, Серый, Мишка — да кто угодно — больше достойны помощи и сопереживания, чем этот придурок?

Минут через десять на площадке остались только я, Гоша, Серый, Мишка и Женька.

— Ну как? — обычно тихая и спокойная, а сейчас разгорячённая и с ярким румянцем на щеках, к нам с Мишкой подошла Женька. — Вам понравилось?

— Круто! — искренне воскликнул Мишка. — Вам втроём бы концерты устраивать — денег бы зашибали, наверное, полные карманы! Я даже, кажется, чуть-чуть выпал из времени — так круто!

Женька улыбнулась и сияющими глазами повернулась ко мне — а тебе как?

Я попытался переключиться с мыслей о Тёмке и сказал:

— Женька, Мне очень понравилось. Вот бы вы ещё сыграли — завтра, например, или послезавтра…

— Завтра сыграть? — к Женьке подошёл Серый. — Можно и завтра, только вы-то сами не устанете нас слушать два дня подряд? — он хмыкнул и повернулся к Гоше. — Гошан, ты как? Завтра сможешь?

Гоша, упаковывая свою гитару в рюкзак, ответил:

— Думаю, завтра не получится. И послезавтра тоже нет — У нас с Васей есть дела важные. Может, как-нибудь потом.

Серый тут же поник, Женька тоже, кажется, чуть-чуть расстроилась.

— Какие дела? — удивлённо спросил я. — Вроде нет у меня никаких дел…

— Полчаса назад появились, — непринуждённо ответил Гоша. — Дома. Вот прямо сейчас все происходит.

— Что происходит?

Но Гоша лишь неопределённо пожал плечами. Я, заинтригованный, побуравил его глазами, но тот лишь невозмутимо отвернулся. Ну и ладно, через полчаса сам все узнаю.

Мы подождали, пока Серый упакует в рюкзак свою гитару, и медленно пошли по дороге прочь от школы.

— Ты очень здорово поешь, — как бы невзначай заметил Гоша, обращаясь к Женьке, отчего она порозовела и тихо сказала «Спасибо». — А ты круто играешь, Серый. Вам вдвоём надо замутить что-нибудь крутое, вы бы наверняка добавили в этот мир несколько оттенков и хорошего настроения.

— Почему только мы? — шутливо откликнулся Серый, хотя было видно, что он польщён. — А ты? У нас сегодня было отличное трио.

— Я тут ненадолго, — просто ответил Гоша. — Я и так уже задержался. Но ничего не могу поделать — люблю вашу деревню.

— Серьёзно? Любишь? — удивился Мишка. — Да что тут любить-то? Одно слово — деревня, даже интернета толком нет. Тебе, городскому, наверное, круто говорить, что деревню