Если вам улыбнется удача и вы проведете день с Адамом — только вы и он, от нечего делать фланирующие по городу, — вас ждет настоящий фейерверк остроумия и эрудиции. Чего только не знает Адам! Поп-музыка со всеми ее тайнами, причем исследуемыми умом по-еврейски проницательным и глубоким. Вас также ждет экскурсия по всевозможным любопытным заведениям, хорошо знакомым Адаму. Плавательные бассейны, тренажерные залы, приюты для бездомных, гей-сауны, женские монастыри («Да кто нас туда пустит?!» — «Алекс, монахини спят и видят, как погрязший в грехе молодой человек, желательно еврей, постучится к ним и взмолится, чтобы его сняли с иглы»), дома для престарелых, школы.

2

Самым лучшим местом в квартире Адама была гостиная. Она состояла из двух смежных комнат, протянувшихся вдоль широкого окна, наподобие лондонского автобуса. Хозяин установил в ней два режима: светлый для разных занятий и темный для перекуров. На этот раз шторы были задернуты и стоял полумрак. Обнаружив, что в потемках ничего не видно, Алекс зажег две свечи на кофейном столике (широкой доске на кирпичах). Как обычно, все вокруг было наполнено высоким мифическим смыслом. Центр Вселенной. Средоточие культуры и знаний. И весь несовершенный мир.

У стены высились стеллажи с книгами, большей частью на иврите. Над ними висела крестообразная афиша с изображением Айзека Хайеса в рубашке дашики, с круглым вырезом и короткими рукавами, и темных очках. Этот популярный музыкант сам себя называл Черным Мозесом. Рядом — несколько фотографий Стива Уандера. Картина художника Пауля Клее Angelus Novus — «Новая молитва Богородице». Кинорежиссер Стивен Спилберг, певец Майкл Джексон и игрушечные инопланетяне на шнурках. Боец Брюс Ли с нунчаками. Умняга Вальтер Беньямин, которому давно было пора причесаться, сходить к хорошему портному и вообще возвращаться из Франции в Германию. Дощечка с прикнопленными записками, напоминаниями, афоризмами («Все, что нами названо и разложено по полочкам, — метафора для нас, но не для Него») и написанными от руки молитвами. Алексу больше всего нравился один из углов, где у самого потолка в каббалистическом порядке висели девять черно-белых фотографий. Главным образом, с известными всему миру лицами. Они появились вместе с автографами, которые Адам постоянно выклянчивал. Выглядели они на этой стене так мило, что Алекс даже простил другу обывательский вандализм: Адам заплатил за автографы на программках большие деньги, а потом вырезал собственно подписи и прикрепил скотчем к открыткам с изображениями знаменитостей, из-за чего рыночная цена автографов упала до нуля — но только не для самого Адама. Он поступил так даже с Кафкой. С Кафкой!

Тут висела коллекция автографов, которые Адам приобретал примерно по штуке в год. Алекс считал ее самой что ни на есть удачной — по подбору имен. Компактная, без всякого выпендрежа, подбор имен почти случайный (самого себя Алекс, конечно, в расчет не брал — шутка, не больше) — и составлена с такими большими промежутками от одной покупки до другой.

Что-то вроде дерева бонсай в горшочке. Маленькое, ладненькое, еле-еле растущее. Но одной ветки недоставало. Адам хотел десятую — верхушку для дерева, голову для тела, — однако тщетно почти год Алекс из кожи вон лез, стараясь соблазнить друга автографом какого-нибудь известного спортсмена, ученого или самоубийцы, киллера или его жертвы, президента или мелкой сошки, писателя (несколько недель пытался втюхать ему Филиппа Дика) или борца. Ни евреи, ни гои Адама не интересовали. («Не знаю, не знаю. Пока ничего не могу сказать. Когда увижу, что мне надо, дам тебе знать».)

На уровне глаз устроившегося в кресле Алекса, на небольшой полочке, стояла сногсшибательная фотография Эстер. Сестра Адама сидела на краешке кухонной раковины. Снимок был сделан на следующий день после похорон ее дедушки, три года назад. Алекс взял фотографию в руки. Глаза Эстер были печальны, но на губах поигрывала улыбка — дразняще сексуальная, судя по тому, что уже через несколько минут, после того как изображение выползло из поляроида, Алекс в нее вошел. И сейчас он помнил, как запустил руку ей под блузку, начал мять левую грудь и нащупал коробочку кардиостимулятора. Они занимались сексом стоя, в проеме кухонной двери, прямо во время шивы[38]. Но не подумайте ничего такого: Айзек Якобс был для Эстер самым близким человеком. Она просто поселилась рядом с ним в больнице в его последние месяцы и читала ему Тору, пока они вместе не засыпали. Тянулась над его кроватью к простенькому настенному шкафчику, чтобы дать ему увидеть, понюхать или прочитать то, что он хотел. Но секс — противоположность смерти, поэтому Эстер и потребовала своего, прижав Алекса к стене. Секс — ответ на смерть. И они ответили.

Адам выглянул из-за двери:

— Фруктовый или обычный?

— Обычный.

— Молока добавить? Сахару?

— Того и другого, побольше.

— Толстым станешь.

Алекс задрал рубаху и похлопал себя по животику:

— Уже стал.

— Пупка не видно будет.

— Всенепременно, дай срок. Только еще немножко веса наберу.

Адам хохотнул и скрылся за дверью, Алекс же посмотрел в ту сторону, где его друг должен был теперь находиться. Его переполняла любовь. Даже что-то вроде благоговения. Погодите-ка, ну как же так получается? Как симпатичный, жизнерадостный, стройный, с ясным умом мальчик превращается в смуглого пухлого наркомана-еврея и к тому же немного с прибабахом? Почему он каждый год сменял одну маску на другую — столь же ему неподходящую? Безмятежное счастье… грандж…[39]уличная жизнь… разные национальные причуды (негритянский английский, репатриация, растафарианство[40])… англофилия… американизация… африканцы… во весь рост… плечом к плечу… побрились… мешковатые джинсы… в обтяжку… белые девушки… темнокожие девушки… еврейки… гойки… консерватизм… Консервативная партия… социализм… анархизм… вечеринки… наркота… — как он через все это прошел? Как он стал таким счастливым?

Адам, конечно, сказал бы: «Благодаря Господу». Но Алекс не стал бы произносить Его имя, а если бы его попросили написать, начертал бы ЯХВЕ или, будь у него подходящая ручка,