Он несся на нее, как на гигантских качелях, выставив вперед ноги, чтобы сокрушить стекло подошвами, а не собственным телом. Ногти ломались о заколдованную пряжку пояса, не желавшую поддаваться ни на миллиметр, а Клочков орал во весь голос то ли «ай», то ли «ой», как будто надеялся отпугнуть этим приближающуюся смерть.

Швейцар «Королевского отеля», проснувшийся от непонятного шума снаружи, открыл глаза и тупо уставился на человека за стеклянной стеной, вылетевшего из темноты с отчаянным воплем. Его ноги не касались земли. И своими вылезшими из орбит глазами он смотрел прямо на швейцара.

— Ну, ты! — предостерегающе крикнул отставной полковник милиции, который с избытком навидался на своем веку всего, кроме чертовщины.

Летающий человек с грохотом ворвался в гостиничный холл, неся перед собой тысячи маленьких и больших осколков. Некоторые сверкали в неоновом свете, как льдинки.

Швейцар вскинул руки, прикрывая глаза. Потом, придя в себя, он насчитал на них ровно одиннадцать порезов и порадовался своей расторопности. Но это произошло значительно позже.

Принимая град осколков руками, швейцар увидел сквозь растопыренные пальцы, как хулигана повлекло обратно, в ту самую ночь, откуда он прилетел. Одновременно с этим от алюминиевого каркаса оконной рамы отделилось несколько громадных пластов стекла, грозно сверкающих всеми своими зазубринами. Ими и накрыло подоспевшую человеческую фигуру, от головы до ног.

Кто-то протяжно закричал — то ли несчастный, то ли сам швейцар, который при даче свидетельских показаний путался так, словно его самого проволокло через лавину осколков и слегка оглушило.

Чтобы выскочить на улицу, ему не было никакой необходимости бежать к двери — в стеклянной стене зияло отверстие, сквозь которое могло бы пройти одновременно человек пять мужчин швейцарской комплекции. Но отставной полковник смог заставить себя действовать не раньше, чем сердце принялось колотиться там, где ему полагается, а не в мозолистых старческих пятках.

Когда, хрустя битым стеклом, он выбрался на улицу и увидел, во что превратилось тело, повисшее на тонком канате, с ним впервые за долгие годы повторился тот самый конфуз, который однажды приключился в самом начале службы на месте особо тяжкого преступления с расчлененным трупом.

Швейцара еще долго выворачивало наизнанку, но это не помешало ему сделать вывод, что человек — создание еще более хрупкое, чем стекло. К примеру, веревка, на которой раскачивалось мужское тело, уцелела. А вот само тело…

Перед тем, как швейцара опять скрутило в три погибели, он твердо решил, что никогда, ни при каких обстоятельствах не станет заниматься мойкой окон и не позволит делать это своим внукам.

Белов взглянул вниз, а потом на веревку, раскачивающуюся перед его глазами. Вот уж действительно, жизнь человеческая висит на волоске, подумал он, возвращаясь в комнату.

Выяснять, кто спустился по этому тросу и откуда, не было желания. Рядовой киллер, который никому ничего сказать толком не сможет или не посчитает нужным. Им займется доблестная казахская полиция, которая, наверное, уже на всех парах мчится к отелю.

Белов посмотрел на труп Багилы, поколебался, но прикрывать ее застывшее, гладкое и удивленное лицо не стал. Все равно покрывало будет сорвано, выставив казашку на всеобщее обозрение. Ее будут дотошно осматривать, щупать, фотографировать. А Белову придется давать показания.

Он потер виски, собираясь с мыслями. Нужно будет сказать, что он мирно спал, пока убивали его женщину. Что касается киллера, то тот, разумеется, сорвался вниз сам, торопясь удрать с места преступления. Такая вот незатейливая жизненная история.

Поверят ли Белову? Конечно же, нет. Но необходимо сделать так, чтобы поверили и не отнимали у него драгоценное время дурацкими расспросами. Слишком мало этого времени, чтобы тратить его на полицаев.

Нахмурившись, Белов взял мобильник и набрал номер Ертаева.

— Извини, что разбудил, — сказал он в трубку, — но ты мне нужен, капитан. Срочно.

— А что случилось? — спросил сонный голос Ертаева.

— Багилу убили, — ответил Белов.

В наступившей тишине было слышно, как завывают, приближаясь, сирены полиции и «Скорой».

— Как убили? — спросил Ертаев.

— Двумя выстрелами в упор. В лоб. Нужны еще подробности?

— Дьявол! Этого не может быть.

— Может, капитан, — заверил Белов Ертаева.

— Но кто это сделал?

– Был тут один…

Ертаев сразу понял, почему о киллере говорится в прошедшем времени.

— Так ты его?..

— Да, да, — подтвердил Белов. — В общем, дуй ко мне и удостоверение не забудь. А то отправлюсь в кутузку, а вы тут сами со своими террористами разбирайтесь.

— Еду, — произнес Ертаев, прежде чем оборвать связь.

Белов снова посмотрел на Багилу, разметавшиеся по полу волосы которой казались облитыми мазутом. Вокруг ее головы застывала густая темная лужа. Если не обращать на это внимания, то, замотанная в простыню, Багила напоминала индийскую танцовщицу, прилегшую отдохнуть. Только на лбу краснело не одно пятнышко, а два. Аккуратненькие такие отверстия. О том, что наделали пули, выходя из затылка казашки, думать не хотелось. А ведь эта пробитая голова совсем недавно покоилась на груди Белова. Ее губы шептали ласковые слова, глаза смотрели страстно и нежно.

Не понимая, зачем он это делает, Белов присел возле Багилы и приложил пальцы к ее шее, там, где у живых людей ощущается пульсация крови. Это было все равно, что пытаться отыскать пульс у мраморной статуи. Никаких признаков жизни, зато первичных признаков смерти хоть отбавляй.

Белов медленно выпрямился.

Трупы, трупы, трупы. Насилие, жестокость, кровь, стрельба, пороховой нагар на пальцах. Но если не будут умирать персонажи, так или иначе замешанные в этой истории, то погибнут десятки или даже сотни тысяч людей, меньше всего думающих о террористах, оружии массового поражения и государственном строе. Они хотят жить, любить, веселиться, пить и петь, покупать разные красивые вещи, пробовать всякие вкусности, совершать всевозможные глупости, чтобы, посокрушавшись немного, опять радоваться жизни. Бессмысленное, конечно, существование, однако все же существование. И разве можно презирать бабочек и мошек, кружащихся вокруг ароматных цветов на солнечной лужайке? Такими уж они устроены, не задумывающимися о смысле жизни, не ищущими его, а ищущими удовольствий, безопасности, возможности потакать своим инстинктам.

«Наше дело не перевоспитывать их, а защищать, — сказал себе Белов. — Потому что иначе они пропадут».

А больше он ничего не успел подумать. Дверь гостиничного номера с грохотом слетела с петель. В комнату ворвались черные фигуры полицейского спецназа.