– Это я нарезал серпом по лесным лужайкам.

– Вот как!

– Высушил и наносил домой на собственной спине. Не думай, чтобы это было так легко.

– Я и не думаю.

– Как ты считаешь, сколько тут возов?

– Здесь-то? – спросил Виллац.

– Я собрал сено для моей собственной козы, но для нее здесь слишком много.

Думаю продать часть.

– Вот как!

– Как только цены поднимутся. Я видел, что ты ехал верхом; ты умеешь ездить?

– Умею ли ездить? Сам знаешь.

– Ну, это еще не Бог весть какая премудрость, и я ездил много раз, – сказал Юлий.– Нет, а все же еще повторю тебе, что не мешало бы тебе написать мне, – заключил он, запирая сарай.

– Ты все равно не мог бы прочесть. А писать печатными буквами мне было некогда.

Юлию вовсе не понравилось такое замечание, но он быстро нашелся:

– Что касается чтения и письма, так за помощью мне недалеко ходить. Что ды думаешь о Ларсе?

Виллац молчал.

– Он мой родной брат и, может, знает больше, чем мы оба с тобой. Да, тебе далеко до него.

– Посмотрю, найдется ли у меня время, чтобы писать тебе зимой, – сказал Виллац покорно.

Юлий вынул из кармана панталон длинную пачку жевательного табака и предложил Виллацу.

– Нет, благодарю.

– Не жуешь?

– Нет.

– Да, собственно, и не стоит. Но мне надо привыкнуть к табаку, если я поеду на Лофоденские. Если не жевать, так будешь болеть морской болезнью. Хорошо, что ты не болеешь!

– Ведь ты говорил, что собираешься в море?

– А что касается верховой езды, так и Ларс насмотрелся на нее в семинарии.

Там была деревянная кобыла для езды, потому что живая лошадь не выдержала бы.

– Кобыла? А у меня живая лошадь, – сказал Виллац.

– Да ведь она не твоя.

– Не моя? А ты почему знаешь? Это моя собственная лошадь.

– Не верю, – ответил Юлий коротко и сплевывает. Виллац вспыхнул от досады.

– Ты дурак!

У Юлия опять вытянулось лицо, и он предотвратил бурю молчанием. Наконец он сказал:

– Да, теперь Ларс скоро будет пастором. Он поступает домашним учителем к господину Хольменгро. Видел ты его Марианну и его Феликса?

– Нет, – ответил Виллац коротко. Он еще продолжал сердиться.

– Ты видел их; они были на пристани, когда ты приехал. Они не умеют говорить, знают только несколько слов, а болтают только по-испански. Про них рассказывают будто они язычники, но Ларс говорит, что это ложь.

– Как поживает Готфрид? – спросил Виллац.

– Готфрид? По правде сказать, ничего не знаю о нем. Виллац, у тебя нет ничего в карманах, что ты мог бы продать мне?

– Нет.

– Трубки… складного ножа или чего-нибудь в этом роде? Виллац вынул из жилетного кармана перочинный ножичек с перламутровым черенком. Юлий рассмотрел его и спросил:

– Ты продашь его?

– Нет. Ради чего? – ответил Виллац.

– Что ты заплатил за него?

– Мне его подарили.

– У меня есть четыре шиллинга, отдашь мне ножик за них?

– Нет.

– Ну, все равно, дам тебе шесть шиллингов наличными, остальное сеном.

– Я не продаю ножа, – ответил Виллац и спрятал ножичек в карман.

Он пошел вперед. Нет, Юлий вовсе не так занимателен, как был прежде; он даже не годится в товарищи, он стал воображать себя взрослым и просто противен. Вот он опять сплюнул, как грубо!

– Куда ты идешь? К Готфриду? – спросил Юлий.

– Да, я подумываю о том.

– Если хочешь послушаться моего совета, не заводи знакомства с Готфридом. Я с ним не в ладах.

– Почему?

– Он такой вороватый. «Он ворует, как конь бежит к старому лесу», – так говорится в пословице. У меня пропадала одна вещь за другой. После четвертой пропажи я пошел к нему…

– Пошел к нему?

– Прямехонько к нему. И вот, если бы ты видел, Виллац. Стоило посмотреть, скажу тебе.

– Что же, ты налетел на него? Ты его вздул?

– Вздул? И добился своего. Он, наконец, признался во всем: как он тащил у меня все, что плохо лежало. Господи, Боже мой, он мне наговорил столько, что я мог бы притянуть его к суду, но я этого не сделал.

Виллац постоял некоторое время молча. Ему хотелось уйти от Юлия, но от него нелегко было отделаться. Не уйти ли без дальнейших околичностей?

– Да?.. Ну, прощай, – сказал он.

– Что же ты уходишь? – закричал ему вслед Юлий.– Разве мы не пойдем на берег?

– Нет.

– А мою козу не хочешь посмотреть? У меня есть губная гармоника.

Юлий не получил ответа. Он стоял с минуту, смотря вслед Виллацу, быстро направлявшемуся по дороге к Готфриду. Он хотел было позвать его, но потом раздумал и пошел домой.

Готфрид был такой же тщедушный и большеглазый, как и прежде. Виллац застал его стоящим в дверях. Они поздоровались друг с другом, но Готфрид смущался, разговаривая с богатым мальчиком, и разговор не клеился. Да, все эти старые товарищи стали теперь малоинтересны: Виллац перерос их, опередил их, разочаровался в них. Готфрид был еще лучшим из них, несмотря на то, что он говорил тихо и мягко; но он продолжал стоять в дверях, когда другой человек, может быть, хочет войти в дом. Должно быть, Готфрид не понимал этого.

– Мне захотелось пройтись, – сказал Виллац.– Устал от верховой езды.

– Мы несколько раз видели, как ты проезжал мимо, – отвечал Готфрид, радуясь, что видел это.

– Да, я проезжал несколько раз. Это моя собственная лошадь.

– Да.

– Ты знал это? – спросил Виллац. Ему стало неприятно, что он похвастал.

– Да, отец слышал.

– Нельзя ли напиться воды? – спросил Виллац, заглядывая в сени.

– В кухне есть вода, – ответил Готфрид и вошел в курные сени.

Это были совершенно темные сени без окон; тут же помещались козы. Готфрид подал Виллацу воды в деревянном ковше. Никогда Виллацу до того времени не приходилось пить из деревянного ковша, края были толстые; он не привык пить таким образом, и вода текла ему на платье; да ему, впрочем, не очень хотелось пить.

– А отец и мать дома? – спросил он, снова выходя из сеней.

– Да, мать дома.