«Какая вы милая и добрая! – сказала тетя. – Я сделаю для вас все, что смогу – от чистого сердца!»

Мы сошли с этого поезда и дождались другого. И надо же: в этом поезде произошла похожая история!

Желающая исцелиться от болезней пожилая чувствительная дама попросила тетю позволить ей оплатить дорогу в Сибирь и прочие расходы и положила в тетин конверт кроме трех пятирублевок еще и восемьдесят рублей.

Двести рублей за один час! Такая удача пришла к тете впервые.

Мы снова сошли на платформу и дождались следующего поезда.

Скорее всего, тетя посчитала, что нынче самый светлый день в ее жизни, и, конечно, она хотела, чтобы этот денек принес ей еще больше радости.

Мы прошагали один вагон, прошагали второй, а когда снова вошли в тамбур, какие-то люди, вошедшие вслед за нами, окликнули тетю.

«Эй, заводная, погоди, не торопись, – громко и злобно сказал какой-то мужчина. – Выжми тормоз. Я что, за тобой бегать должен?»

Мы повернулись и увидели двух здоровенных мужчин в осенних кепках и полушубках с поднятыми воротниками. Полушубки были небрежно распахнуты, а под ними – по-пижонски расстегнутые на три пуговицы рубашки.

Мне показалось, что у этих людей огромные прямоугольные челюсти – ну точно школьный учебник.

Глаза у них были недобрые, нехорошие. И оба эти дяди неприятно ухмылялись.

Тетя изменилась в лице – превратилась в злую ведьму, хотя в поездах она ни на секунду не выходила из образа благодетельницы.

«Чего надо? – глухо спросила она, втягивая голову в плечи. – Я вас не знаю, и вы меня тоже. Идите себе своей дорогой».

Тетя глядела не в глаза этим людям, а вниз, на руки, и я тоже поглядела: руки у них были татуированные. В свои одиннадцать лет я уже знала, кто такие уголовники. Видела в кино и слышала от людей. И они были страшные, эти люди. От них веяло опасностью.

«Удивляюсь! – сказал один из уголовников. – Второй месяц ты здесь лохов щиплешь, а про наше терпение ни разу не вспомнила. Ты чего, Маруся? Кем ты себя считаешь? У тебя что, мозги высохли? Где наша доля? Кто ее видел? С кем у тебя разговор был? Называй имена, сволочь!»

Глаза у тети забегали, и она назвала какое-то короткое и странное имя. И тут же пожалела об этом, потому что уголовники уличили ее в обмане и взорвались.

«Ты чего несешь? – крикнул тот, который первый заговорил с тетей. – Вот сука! Обмануть хотела! Человек, о котором ты толкуешь, три месяца как помер и на кладбище лежит!»

Другой уголовник вынул из кармана нож, нажал на кнопку, и выскочило узкое и острое лезвие.

Перепуганная тетя шарахнулась к стене, а я прижалась к дверям. Теперь я поняла, почему она смотрела на руки: боялась ножа. И он и появился.

Тот, который вытащил нож, сказал: «Давай сумку, стерва. А то лицо порежу!»

Он забрал тетину сумку, стал рыться в ней, нашел конверты с деньгами и забрал себе. Не оставил тете ни одной бумажки. «Штраф за плохое поведение» – было его злое и одновременно насмешливое объяснение.

Уходя, уголовники швырнули сумку на пол и напомнили тете, что ей следует отдавать часть денег в какую-то общую кассу, и сказали, что привели в действие какой-то закон, и только по великодушию отпускают тетю без физических увечий, однако в другой раз, если подобное повторится, невредимой она домой не вернется.

Вот так «небывало удачный день»! Все двести рублей пропали – исчезли до последней копеечки.

Мне показалось, что тетю попросту ограбили. Слишком уж грубо и дерзко действовали эти уголовники с пружинным ножом. И хотя они упомянули какой-то закон, это выглядело именно как наглое ограбление. Если они имели в виду какой-то свой обычай, то им следовало бы по крайней мере вести себя повежливее. Ведь обычаи должны быть проникнуты величием, только тогда их приятно соблюдать. Но разве может быть что-то величественное у преступников?

У тети с лица исчез румянец. Она стиснула зубы и схватила себя за подбородок. Наверное, это было мгновение ее самого глубокого волнения.

Было видно, что она потеряна и подавлена и изо всех сил старается справиться со своим испугом.

Я молчала и думала: что теперь будет, станет ли тетя ходить со мной по поездам? У меня вдруг появилась надежда, что мы бросим это мерзкое и противное занятие.

«Ведь недаром, – подумала я, – тетя так перепугалась ножа уголовников. Вон, на ней лица нет. И вот уже которую минуту она не говорит ни слова и не сдвигается с места».

Тетя медленно приходила в себя. Наконец она глубоко вздохнула и захотела вернуться домой. До сих пор я считала, что тетя ни за что не бросит «работу», если в кармане у нее пусто. Но вот мы без копейки отправились восвояси.

Пока мы добирались до дома, тетя со мной не разговаривала. А я заняла себя рассуждениями о том, почему уголовники назвали тетю Марусей, если у нее другое имя. Либо они ошиблись, либо им все равно, как и кого зовут.

Сейчас-то я знаю, что у преступников «маруся» – это не имя, а пренебрежительное обращение к женщине. Оскорбительное слово, проявление неуважения и даже презрения. Но тогда, в одиннадцать лет, я, разумеется, об этом не имела понятия.

Очутившись дома, тетя ни слова не сказала своему злому псу Коле, а когда он сам заговорил с ней о каком-то деле, махнула рукой. И он замолчал и ушел к себе.

У меня в душе возникло новое ощущение. Неужели тетя изменилась? Лицо у Коли было заспанное, и от него разило водкой, а тетя его не выругала. Почему?

У меня появилась мысль, что с этого дня тетя займет другую позицию – в противоположность своей прежней злобной натуре. Станет доброй и вежливой. Из-за чего? Может быть, из-за того, что ей выпало поглядеть на себя со стороны, и она увидела себя слабой и уязвимой.

Я даже зачем-то улыбнулась, присев на свою табуретку. Если бы тетя тоже улыбнулась, я решила бы, что мир все-таки способен перевернуться.

И снова я жестоко ошиблась!

Тетя достала бутылку коньяку, налила себе в чайную чашку и выпила. А затем сжала кулаки и закричала: «Двести рублей! Проклятье! Мои двести рублей!»

Лицо ее сделалось безумным. Ноздри расширились. Рот перекосился.

И она стала глядеть в мою сторону. О, как я испугалась! Все самые нехорошие предчувствия хлынули на меня раскаленным потоком, однако я была беспомощна и ничего не могла предотвратить.

«Это ты виновата, поганка такая!» – закричала тетя и бросилась ко мне.

Я смогла лишь выставить перед собой свои тонкие руки, но как это могло мне помочь? Тетя стала бешено хлестать меня ладонями по щекам, и каждая такая пощечина была горячая и увесистая. Ведь тетя была плотная, сильная, хорошо питающаяся дама. Я кричала: «Тетя, тетя!» и пыталась увернуться, а ее это только разозлило.

Она схватила со стола резиновую мухобойку, которую держала для платяной моли, и избила меня мухобойкой, целясь непременно в лицо. Другой рукой она схватила оба мои запястья. Досталось и шее, и плечам, и рукам.