Мимо быстро проезжали упряжки с орудиями. Андрей смотрел на них и никак не мог понять: неужели он заблудился и отстал от своих? Ему казалось, что он едет к шоссе, но почему тогда артиллеристы едут ему навстречу? «Все-таки заблудился. Нет, лучше ехать за ними. Может быть, они едут вдоль шоссе и ищут брешь?»

Червова догнали повозки с ранеными, и он закричал:

– Товарищи! Возьмите заодно наших раненых. Есть тяжелые, еле-еле перевязаны.

– Из какой части? – спросил свесивший с повозки ноги хмурый военфельдшер средних лет.

– Батальон связи.

– А у нас артполк. Вези к своим, нечего путаницу создавать.

– Да куда я с ними? – «И их не довезу, и сам погибну в этом лесу…» – испугался Андрей. – Кто у вас старший? – закричал он.

– Я старший, – ответил со следующей повозки пожилой капитан с эмблемами медика в петлицах. – Чего вы хотите?

– Прошу принять у меня раненых, – стараясь сдерживать волнение, начал Андрей, – есть в тяжелом состоянии. Я не медик и могу их не довезти.

– Пристраивайтесь в колонну. Раненых сдайте девушке, вон на той повозке, – показал военврач, обернувшись.

Андрей передал раненых и пристроился со своими двумя молчаливыми бойцами к пешему строю, успокоившись, что теперь, по крайней мере, думать надо только о себе. Он был с людьми, и если погибнет, то вместе со всеми это было не так страшно и обидно.

Как выяснилось, артиллеристы действительно заблудились и всю ночь ходили вдоль шоссе, то останавливаясь, то снова передвигаясь. Только на рассвете они вышли к шоссе и сразу же пошли на прорыв.

Немцы словно ждали их колонну и обрушили на нее точный сосредоточенный огонь из танков и минометов, стоявших вдоль шоссе. Колонна развернулась к бою, пехотинцы и повозки схлынули назад, а артиллеристы, сняв орудия с передков, покатили их на прямую наводку. От снарядов ломались деревья, летели сучки и листья, везде слышались команды, крики, стоны, матерщина и выстрелы, а Андрей, в самом начале боя упавший лишь метрах в двадцати от кювета и оказавшийся в мертвой зоне, видел башни танков за обочиной и удивлялся, что все снаряды и пули летели над ним и за него.

И справа, и где-то подальше слева дымили танки, а один шел вдоль шоссе, развернув башню и густо поливая лес из пулемета, как вдруг дорогу ему преградила огромная сосна, подпиленная двумя смельчаками у самой обочины. Андрей Червов посмотрел туда, откуда падала сосна, и увидел еще троих. Они лежали ничком, недвижимые.

Услышав передаваемую по цепи команду «Прорываться под огнем!», Андрей, сжавшись в комок, приготовился перебежать шоссе за первым же бойцом. За шоссе стеной стоял спасительный лес, был он так близко, что казался всего лишь в нескольких метрах, а там, в кустах, за деревьями, – спасение. Чуть ли не через разрывы мчались упряжки с орудиями, с грохотом перескакивая шоссе, и ездовые, нахлестывая и без того разъяренных, вспененных лошадей, гнали их, не разбирая дороги, прямо в лес.

Улучив момент, когда вслед за снарядом, выбившим фейерверк огненных брызг из каменного покрытия шоссе, ударила и смолкла пулеметная очередь из танка, Андрей в три прыжка бросился в противоположный кювет. Неподалеку вповалку лежали трупы женщин в разноцветных платьях. На груди молодой женщины лежал мертвый годовалый ребенок. Этих беженцев, наверное, расстрелял какой-нибудь немецкий летчик, а может быть, и солдаты с автомашин, спешивших на Кричев.

В сотне метров от шоссе лес обрывался поляной, которая простреливалась немцами из пулеметов и танковых пушек. Андрей видел на бегу, как развернулись перед поляной несколько наших орудий, прямой наводкой ударили по танкам, торчавшим стволами с опушки, а по полю, метров триста шириной, бежали врассыпную люди, мчались упряжки, повозки, машины. Среди них то и дело рвались мины, кто-то падал, иные лошади как подкошенные летели, ломая шеи, но следом бежала масса, которую уже ничто было не в состоянии остановить, даже артиллерийский огонь в упор.

За поляной начинался плавный спуск к реке, покрытый лесом, уже можно было идти шагом, да и бежать больше не было сил. Лейтенант Червов, видя, как люди, шатаясь, падают кто куда, и чувствуя, что не хватает больше дыхания даже идти – ломит зубы и распирает грудь, упал у куста.

А прорвавшиеся через шоссе, выйдя к реке, кто раздевшись, а кто и в обмундировании, вплавь преодолевали последний рубеж до своих. По реке огромной массой плыли люди, лошади с сидящими на них ездовыми, и среди всего этого скопища изредка рвались мины, и многие из тех, кто прорвался, прошел самое страшное, наверное, уже радуясь в душе, еще погибали в последние минуты перед спасительным берегом.

Лейтенант Червов вместе со всеми переплыл реку. Отдышавшись и все еще не веря, что он живой, и боясь случайной пули или мины, он не поверил сначала своим ушам, услышав впереди знакомый голос их комбата – капитана Лукьянюка. Чувствуя, как сердце заколотилось от радости, Андрей догнал людей и закричал: «Товарищ капитан!» – еще не зная, что именно он будет ему докладывать.

– Червов? Ну вот, а мне старший лейтенант Кадушин доложил, что вас разметало в куски на шоссе. Молодец, что живой.

Андрей пошел следом за комбатом с чувством, будто он идет домой после долгой поездки, и капитан Лукьянюк, батальонный врач Шестаков и старший лейтенант Кадушин, который поторопился объявить его погибшим, казались ему сейчас самыми родными людьми…

Капитан Лукьянюк приказал построиться батальону, пересчитал людей. Из окружения вышло чуть больше половины.

– Кто-нибудь знает, что случилось со старшим сержантом Шмониным? – спросил Лукьянюк.

– Он еще под Чаусами пропал, товарищ капитан, – ответил кто-то из строя.

– Жаль, – ответил Лукьянюк.

Старший сержант Павел Шмонин был одним из лучших специалистов в батальоне связи[4].

Командир и комиссар 624-го стрелкового полка Максим Никифорович Михеев к Варшавскому шоссе вывести сумел лишь остатки двух батальонов. Но зато люди в них были, познавшие не только смерть товарищей и унижение отступления, но и радость победы над врагом, и свое превосходство над ним. Остались наиболее крепкие физически и духом бойцы, и едва ли эти батальоны, с роту численностью каждый, были намного слабее тех, что вступали в свой первый бой, если учесть накопившиеся в людях опыт и злость.

Михеев, на несколько часов отстав от передовых частей дивизии, слышал перемещавшийся вдоль шоссе шум боя и, не имея на марше связи со штабом дивизии, выслал к шоссе разведку. Люди вернулись через полчаса: «Сплошной гул танков!»