– Госпожа Акеми?!

– Зимняя Хризантема?

– Что вы здесь делаете?!

– А ну-ка, вылезайте!

Не зря, подумал Хидео. Нет, не зря ее прозвали Зимней Хризантемой. Не только лицо, но и руки белой гейши[28], предмета восторгов каждого мужчины в Акаяме, если только он не слепой или умалишенный, отливали благородной белизной. Пудра? Белила? Всякий знал, что это естественный цвет кожи госпожи Акеми.

В нынешней своей жизни Торюмон Хидео, бывший некогда женщиной по имени Мизуки, с госпожой Акеми не встречался. Зато прежний Торюмон Хидео, сын Мизуки – весьма вероятно. На Северной заставе при досмотре, или еще где. Вон, сослуживцы гейшу сразу узнали, хотя Зимняя Хризантема, похоже, стремилась к обратному. Хлопковый плащ с капюшоном? Так могла бы одеться жена купца или зажиточного ремесленника, но никак не белая гейша!

Куда ты собралась, Зимняя Хризантема?

Госпожа Акеми молчала. Смотрела на Хидео – и только на него, словно других стражников для нее не существовали. Определила старшего? Знала прежнего Хидео? Глупости! Откуда у простого стражника, пусть и старшины караула – невелика должность! – такие знакомства?

– Идите сюда, – сказал Хидео.

Они с Икэдой протянули женщине руки. Та повиновалась. Вцепилась так, что не оторвать – и стражники буквально выдернули гейшу на причал.

– А это еще что?

При женщине обнаружились два объемистых узла. Хидео принюхался. Одуряющий аромат духов исходил от узлов, а не от гейши. Похоже, Акеми прихватила их с собой, но по дороге флакон открылся или разбился, и духи пролились. Если бы не это, ночная стража спокойно прошла бы мимо, даже не подумав свернуть к причалам.

– Мое имущество.

Это были первые слова, которые произнесла Зимняя Хризантема. Голос женщины дрогнул – казалось, у нее болело горло.

– Куда же вы намеревались плыть? Да еще с таким имуществом?

Женщина молчала.

– Не желаете отвечать?

Казалось, Акеми откусила себе язык.

– Возьмите ее вещи, – распорядился Хидео, обращаясь к стражникам. – Попытка украсть лодку? Сбежать из города? В полиции вам быстро развяжут язык, госпожа.

Икэда спустился в лодку, Нисимура светил ему фонарем. Старшина делал вид, что скучает, на деле же пристально следил за гейшей: вдруг попытается сбежать? Вместо этого Зимняя Хризантема шагнула к Хидео вплотную:

– Помогите мне! Прошу вас.

Не давая опомниться, возвысить голос, привлечь внимание товарищей, она зашептала быстро и сбивчиво:

– Кто меня защитит? Кто пожалеет?! Один вы меня поймете, как женщина женщину! У меня есть деньги, я заплачу́! Просто отвернитесь: вы ничего не видели, никто не узнает…

Как женщина женщину? Хидео растерялся. Откуда она знает?! С другой стороны, сплетни в Акаяме распространяются быстрее пожара. Небось, слышала от кого-то про фуккацу семьи Торюмон… Поддаться ее чарам? Принять деньги? Речь идет не о жалкой пригоршне серебра…

Она воровка! Беглянка. Лишь демоны шестого ада знают, что она еще натворила, если решилась на побег! Теперь лезет в душу, ловит на известную ей тайну, как на крючок, предлагая за щедрое подношение поступиться своим долгом. Принять благодарность Казуки – обычное дело. Но эта женщина – кошка о девяти хвостах. Согласиться на взятку от такой – обречь себя на большую беду…

– Что вы там копаетесь! – гаркнул Хидео. – Справились?

– Да, Хидео-сан, – Нисимура взвесил узел на руке. – Что ж вы такие тяжести таскаете, госпожа? Мне вас прямо жалко…

– Берите, – велел Хидео, обращаясь к женщине.

С неожиданной сноровкой гейша закинула узлы себе за спину. У Хидео возникло странное впечатление, что носить поклажу, согнувшись под ее весом, привычно для Зимней Хризантемы.

– Следуйте за мной.

Под ногами зачавкало.

– Ваше имя, возраст, сословие.

Напротив меня сидела самая красивая женщина, какую мне доводилось видеть в своей жизни. Небесно-голубой шелк кимоно вспыхивал морозными искрами снежинок, вышитых серебряной нитью. По шелку сквозь снег плыли белые орхидеи, подобные легким облакам.

Изящный овал лица. Тонкий орлиный нос. Нежный изгиб рта. Изысканная бледность. Пудра местами стерлась, осыпалась. Заметить это было непросто: кожа женщины сама по себе была светлей обычного.

Акеми, Зимняя Хризантема. Белая гейша из Акаямы.

Прическа гейши пребывала в беспорядке. Слева и справа выбились черные локоны: свесились змейками, завились струйками смолы, едва касаясь щек. Заколка из благородного нефрита грозила выпасть в любую минуту. Даже я, меньше всего знаток женских причесок, это видел. Ну да, ночь в бегах, потом бессонница под замко́м в доме квартального досина. Можно только мечтать о зеркале, служанке, гребне, белилах с пудрой, духах с притираниями…

За моей спиной, примостившись в дальнем углу, Мигеру обмакнул перо в тушечницу. Слуга был готов записывать. К нормальной кисти из козьей или собачьей шерсти он так и не приучился, но в последние недели вел записи уже вполне сносно. Лишь изредка, когда писать требовалось быстрее обычного, каонай переходил на варварские закорючки.

– Ваше имя, – повторил я, хмуря брови.

– Тэнси, господин.

– Сословие, место жительства?

– Крестьянин из деревни Фукугахама.

– Занятие? Возраст?

– Мельник, сорок один год.

Да, я знал, что гейша хочет заявить о фуккацу. Досин Хизэши, в чей дом ночная стража доставила арестантку, с утра прислал посыльного в службу Карпа-и-Дракона.

«Хизэши? – приподнял бровь Сэки Осаму. – Вы с ним вроде бы накоротке?»

Притворство господина Сэки разоблачил бы и ребенок. Уверен, старший дознаватель с легкостью бы выдал все подробности моих встреч с досином, включая те, что я и сам позабыл.

«Да, Сэки-сан,» – кивнул я.

«Значит, вы будете рады повидаться со старым приятелем. Отправляйтесь, проведите дознание.»

И вот я слушал, как гейша Акеми признается в фуккацу. То есть, не гейша, а мельник, и не Акеми, а Тэнси. До сих пор не могу привыкнуть. «Никто не может, – сказал мне как-то архивариус Фудо. – Никто и никогда. Пусть вас это не мучит, Рэйден-сан!»

Думаю, он просто хотел меня успокоить.

– Тэнси? Странное имя для мельника.

– Простите, господин, виноват. Это прозвище.

Будда Амида явился святому Кэннё на девятый год эпохи под девизом Тэнсё – «Небесная справедливость». Мельник, чье прозвище Тэнси – «Посланец небес» – явился младшему дознавателю Рэйдену на шестнадцатом году жизни оного дознавателя. Я бы засмеялся, не веди я допрос.