Я не сразу понял, что это поклон.

– Она не виновата, – прохрипел Йори, бледный как привидение. – Это сплетни, Рэйден-сама[29]! Она ни в чем не виновата, уверяю вас!

– Кто? Что?!

Сказать по правде, я оторопел.

– Она, Рэйден-сама. Клянусь, это все злые языки!

– Поздравляю со свадьбой, – невпопад откликнулся я. – Вот, соблаговолите принять…

И протянул ему коробку со сладостями.

Я нес коробку как подарок для Теруко. Это ее, юную дочь аптекаря, я собирался поздравить с намечавшейся свадьбой. Старые обиды умерли, хотел сказать я визитом и подарком. Будь счастлива, отбрось беспокойство! Я не держу зла, я желаю тебе тысячу благ и восемьдесят две радости! Словами я это сказать бы не смог. Язык костенел, едва я начинал думать об этом. Подарок, краткий визит, беседа о пустяках – и надежда, что Теруко все поймет.

Сейчас эта надежда разбилась вдребезги.

– Свадьба? Свадьбы не будет, Рэйден-сама, – Йори плакал, честное слово, плакал. Слезы текли по щекам, красным от болезненного румянца. – Я глубоко признателен вам за внимание. Благодарю вас, свадьбы не будет, извините меня, пожалуйста…

– Это еще почему? Ты раздумал жениться, болван?! – вежливость слетела с меня, будто ворона с забора, по которому ударили палкой. – Ты опозорил девушку?! Ах ты, мерзавец!

Я схватился за плеть.

– Что же вы такое говорите, Рэйден-сама?

Йори сел на пятки, всплеснул руками. Сам Фудо-мёо, непоколебимый защитник, чей лик приводит в ужас – и тот не тронул бы несчастного Йори даже пальцем.

– Я опозорил? Это меня опозорили! Да я хоть сейчас, хоть сию минуту! Это все она, Теруко! Не хочет замуж, хочет в монахини. Уперлась, ослица, не сдвинешь…

– В монахини?

– Ну да! Уже и голову себе обрила…

– Держи!

Я сунул ему коробку. Рванул с места, вспорхнул на крыльцо, ворвался в дом:

– Теруко! Теруко-тян, где вы?

Аптекарь прятался от меня. В лавке было пусто и темно. Пахло снадобьями, у меня закружилась голова: от запаха, от возбуждения ли, не знаю.

– Теруко-тян!

Я не замечал, что зову ее как ребенка[30]. От моего крика на полках зазвенели, задребезжали флаконы и баночки. Качнулись на стойках бронзовые весы. Взвесили мое беспокойство – и сочли его чрезмерно тяжелым.

– Здравствуйте, Рэйден-сан. Вы пришли попрощаться со мной?

Я не узнал ее. Куда девалась прежняя порывистая Теруко? Статуэтка, вырезанная из старой криптомерии, с наголо обритой головой. Сбрив волосы в знак отказа от мирских страстей, дочь аптекаря превратилась в незнакомку.

– Зачем? – выдохнул я.

– Я проклята, – со мной говорило дерево: сухое, ломкое. – Должно быть, в прошлом рождении я совершила непростительный грех. Монашество – единственный способ искупления былых прегрешений. Завтра я уйду в храм святого Иссэна, отдамся его воле. Не надо меня уговаривать, Рэйден-сан, я не переменю своего решения.

От ее слов у меня помутился рассудок. Сорвав с оленьих рогов амулет от злых духов, я накинул его на шею Теруко. Девушка не сопротивлялась. Горькая улыбка мерцала на ее губах. Я помнил этот амулет – не именно этот, но такой же. Когда в моей семье стряслось внезапное фуккацу, отец повесил его над маминой постелью, желая прогнать духов тревоги и помрачения рассудка.

Амулет не помог тогда, не помог и сейчас.

– Спасибо, Рэйден-сан. Это пустая трата времени, но все равно спасибо.

– Теруко, прекрати! Почему ты не хочешь замуж?

– Потому что я проклята.

– Ты чувствуешь вину передо мной? Перед моей семьей? – со стороны могло показаться, что я – отвергнутый жених. Вот, уговариваю строптивую невесту. – Мой отец давно простил тебя за то злосчастное фуккацу! Я тоже простил тебя, я желаю тебе счастья…

– Я проклята.

– Да нет же! Все прошло, все забыто!

– Ничего не прошло, Рэйден-сан. Хорошо, что вы пришли, я очень рада вам. Это знак судьбы. Он подсказывает, что мое решение правильное. Знаете, я хотела увидеться с вами. Прежде чем принять монашество и оставить мир страстей, я хотела рассказать вам обо всем. Но отец запретил.

– Почему?

– Он уверен, что если я расскажу вам о том, что случилось со мной, вы прикажете арестовать всех нас. «Нас осудят, – кричал он. – Отправят на остров Девяти Смертей, мы все умрем там от голода и лишений! Я, ты, Йори – твой язык погубит всех!»

– Осудят? Отправят на остров? За что?

– За сокрытие фуккацу.

– Но дело давно закрыто!

– Присядьте, Рэйден-сан. Это долгая история. Хотите чаю?

Такой Теруко я не знал. Я, живой, говорил с мертвой.

С гейшей Акеми, известной в городе как Зимняя Хризантема, Теруко сошлась накоротке вскоре после злополучного фуккацу, случившегося с Торюмоном Хидео и его матерью. «Белая гейша», из тех, кто развлекает мужчин песнями, танцами и музыкой, но не раздвигает для них ноги, Акеми не делала постельного исключения даже для своих покровителей, официально взявших Зимнюю Хризантему на содержание – двух местных чиновников высокого ранга и правительственного инспектора из столицы, который приехал в Акаяму по служебной надобности, но задержался в городе сверх всяких ожиданий.

Гейши разбираются в снадобьях. Раздраженного гостя надо успокоить, сонливого пробудить. Один чай, заваренный особым способом, рождает на устах улыбку. Другой укрощает буйный нрав. Третий в самом бесчувственном сердце пробуждает любовь к нежным звукам цитры. Случается, из чайного домика гейши, насладившись изысканным обществом и приятной беседой, гость собирается к проституткам-юдзё, но по возрасту или природной лени мало способен к любовным подвигам. В этом случае напиток, предложенный гейшей вроде Акеми, вернет ему весь пыл молодости – на короткое, но вполне достаточное время.

Где снадобья, там и аптека.

Приходя к Судзуми за компонентами для своих волшебных чаев, многие из которых она смешивала сама, Акеми задерживалась надолго. Сидела на заднем дворе, обмахивалась веером, болтала с Теруко. Смеялась, когда девушка завидовала жизни Зимней Хризантемы.

«О, дитя! Дочь аптекаря? Да это рай! Знаешь ли ты, что это такое – быть ученицей гейши?»

Теруко в ответ восхищенно цокала языком. Ей виделись дорогие кимоно и заколки из нефрита. Ее осаждали толпы покровителей, а она выбирала самых богатых и, разумеется, самых красивых.