Он, со своей стороны, холодно ей поклонился и наблюдал за ней с некоторым любопытством. Завтра ее отправят в монастырь, где будут следить, чтобы ее девственность оставалась нетронутой до свадьбы. Большинство женщин в подобной ситуации не стали бы показываться на пиру, но только не эта. Она была здесь, всеми порицаемая, даже презираемая, но все равно прекрасная.

Он забыл о ее присутствии, когда стал обсуждать с королем план предстоящего сражения. Ролло говорил порывисто, так же, как и многие из людей короля. Бесконечные блюда с едой подавались к столу: перепела, фаршированные, но в перьях, селедка, кабан, олень, зажаренный на вертеле. Эль и мед лились рекой. Когда гости насытились, Альсвита встала, кивнула слугам, и блюда унесли.

— В честь наших гостей, — выкрикнула она, — Падрайк, сенешаль великого Повелителя Грозы, Эрика Дублинского.

Эрик был несколько удивлен, когда его ирландский сказитель встал и прошел в дальний конец зала, откуда он был виден всем. С большим мастерством он описывал семью деда Эрика. Он рассказывал об ирландских королях и о битвах, которые они вели между собой. Он говорил красивым поэтическим языком, славил род Финнлайтов и, наконец, дошел до Аэда, объединившего королей Ирландии и отдавшего свою дочь Эрин норвежцу Олафу-Волку, чтобы Ирландия могла получить мир и стать могущественной. Он рассказывал и о самом Эрике, о его походах в» дальние страны, о том, как он защищал земли своего отца, о страшных битвах, в которых он участвовал и побеждал.

Когда он, наконец, замолчал, раздались громкие и хриплые возгласы одобрения. Альсвита покраснела от удовольствия, потому что, казалось, доволен был Альфред, а Эрик удивлен, и все собравшиеся с интересом слушали рассказчика.

Когда шум затих и наступила тишина, Эрик с любопытством увидел, что Рианон подошла к камину, где стоял Падрайк. Она распустила свои волосы, и блики огня играли на них и на ее платье, и она казалась видением, сотканным из струящегося шелка и соблазнительной красоты.

— Мы прослушали рассказ замечательного гостя и получили огромное удовольствие. Мы благодарим нашего прославляемого союзника и хотим в свою очередь усладить его слух саксонскими легендами о скорби, страданиях, борьбе и триумфе.

Воздух наполнили печальные звуки лютни. Рианон начала танцевать, и казалось, что сама музыка живет в ее ногах и руках. Она кружилась и извивалась, и вращалась волчком. Она откинула волосы назад и подняла руки, и все замолчали, глядя на нее. В зале не раздавалось ни звука, за исключением мелодии лютни, мирного потрескивания огня и шагов ее маленьких ножек. Она какое-то время раскачивалась и очаровала всех своих зрителей. Казалось, что огонь стал потухать, в комнате потемнело, и все вокруг поблекло, за исключением прекрасной чувственной девушки.

А потом она начала говорить в такт своим движениям. Она скорее пела, чем говорила, и голос ее завораживал. Она тоже рассказывала легенду. Легенду об Англии.

Ее взгляд упал на Эрика, и в нем был смелый вызов и насмешка.

— История, которую я расскажу, это легенда о Линдерсфарне. О Линдерсфарне, — повторила она.

Она все еще продолжала смотреть на Эрика, безмолвно бросая ему вызов. Он понял, зачем она пришла сегодня вечером. Она пришла, чтобы ему отомстить. Она пришла дать ему новый бой.

— Я расскажу легенду о прекрасном месте, лишенном Божьего благословения, красоты, мира, Линдерсфарне… И о дикарях, разоривших его, жестоких язычниках.

Она улыбнулась, и начала снова танцевать — стремительно, грациозно, соблазнительно.

И ни один человек в зале, казалось, не мог ни вымолвить ни слова, ни пошевелиться, когда она начала свою легенду.

Эрик не был уверен, сможет ли он двинуться сам.

Ну что ж, он послушает ее рассказ.

И если она хочет сразиться с ним, он не будет возражать.

Линдерсфарн…

Если он не ошибался, эта легенда таила какую-то опасность. Альфред тоже не сводил настороженных глаз с Рианон, его пальцы впились в подлокотники стула.

Тем не менее, он не двигался. Никто вообще не двигался.

Легенда, несомненно, была опасна. Она обладала колдовскими чарами.

Какая-то магия окутала зал, какое-то таинственное колдовство. Она бросила в огонь порошок, и казалось, что он вспыхнул другим цветом. Музыка продолжала играть, неземная, завораживающая. Рианон купалась в необычном свете этого огня, ее волосы околдовывали, и когда она танцевала, фигура, гибкая и подвижная, приводила на память Саломею, добывающую голову Крестителя.

— Линдерсфарн! — выкрикнула она название, и начала описывать монахов, обитавших в этом старинном и почитаемом монастыре. Она описывала их дни, и ее танец продолжался, как бы соответствуя мирной жизни этого места. Ее голос становился все громче, пока не зазвучал диссонансом с музыкой, а затем последовал страшный удар в пол, подобный раскату грома.

— Молния была им предупреждением. Дождь и злые ветры. Люди испугались и недоумевали, чем они обидели Бога, потому что этот храм и монастырь были на острове далеко от побережья Нотумбрии, и остров не охранялся, хотя и был местом паломничества в Англии. Святой Гутберт жил и служил там аббатом около ста лет тому назад…

Это был 793 год от рождества Христова, и опять пришла гроза.

Рианон снова и снова кружилась, и в ее развевающихся волосах была какая-то необычная красота, которая отражалась в серебряных самоцветах ее глаз, в воздушном колебании изящного влекущего тела. Наконец, она остановилась и упала на пол, звуки грома нарастали, а потом прекратились…

Тогда снова послышался ее голос. Она рассказывала, как полчища врагов напали на Линдерсфарн. Как каждый взмах топора уносил новые жизни, как в реках текла не вода, а кровь, как бесценные рукописи бросали в адские костры пришельцы-варвары. Она эффектно замолчала.

— Викинги, господа. Не датчане. Норвежцы.

Она раскинула руки, белые и прекрасные. Медленно развернулась и поднялась с пола, но в зале не раздалось ни звука. Эрик тоже не двигался, хотя ясно понимал, что она прибегла к последней уловке, чтобы навредить ему в глазах хозяина-англичанина. Ее взгляд встретился через покров темноты с его взглядом, и он осознал, что она никогда не простит его за то, что он вторгся в жизнь, решительно изменив ее судьбу.

Ему страстно захотелось вскочить и ударить ее. Он не верил, что она желала кровопролития, она просто хотела, чтобы он мучился из-за того, что был викингом. По-видимому, она не признавала в нем ни капли ирландской крови. Он и правда был викингом, и она глубоко оскорбляла его. Она, должно быть, воображала, что он проглотит это молча. Если он встанет в гневе, прольется кровь, ведь его люди встанут за ним. Она выбрала эту легенду, потому что каждый англичанин помнил набеги, совершавшиеся много лет назад, но до сих пор пробуждавшие вражду и взывавшие к мести.

Она чересчур смела и слишком много себе позволяла, потому что и король, как мог видеть Эрик, был в ярости.