дать Вильгельму I титул германского императора (но не «императора Германии», ибо это выражало бы притязание на господство над всей территорией Германии). Все это вместе взятое с одной стороны, создавало для Бисмарка более прочную позицию, сообщало ему большую уверенность в своих силах, но, с другой стороны, побуждало и к большей мягкости по отношению к тем правительствам, которые добровольно соглашались стать под гегемонию прусского короля. Бисмарк поэтому в значительной степени ограничил строгость подчинения южногерманских государств общеимперским интересам; но уступки, которые он сделал в их пользу, были чисто династическими; это был поклон в сторону южнонемецких государей, а не в сторону южнонемецких народов. В то время, как северогерманские государства отдавали в пользу Союза не только таможенные доходы, но и доходы с предметов потребления, с почты и телеграфа, южнонемецкие земли сохранили косвенные налоги с некоторых предметов очень широкого распространения (пиво и спирт) в свою пользу (Бавария, Вюртемберг, Баден), удержали в своих руках почту и телеграф, конечно, с доходами от них (Бавария, Вюртемберг) и далее свободу от подчинения некоторым общеимперским законам (Бавария). Это увеличивало казенные доходы южных государств, но мешало единству налоговой системы, вносило некоторую путаницу в почтово-телеграфные сношения, а главное, значительно ослабляло имперские доходы. Буржуазия, с которой Бисмарк до сих пор особенно считался, хоть и ссорился с ней, менее всего могла быть ему за это признательна; здесь-то и сказалась та уверенность в себе, то сознание прочности своего положения, которыми Бисмарк был тогда всецело проникнут и которые позволили ему в угоду династическим интересам южных государей пренебречь интересами национальными.

Но пока это было еще сравнительно незначительное уклонение в сторону от национальных интересов. Зато во всем остальном конституция новой германской империи явилась почти повторением конституции Северо-Германского союза, с заменой лишь титула для прусского короля. По-прежнему исполнительная власть в лице имперского канцлера сохраняла перевес над властью законодательной. По-прежнему Пруссия имела решительное преобладание в общеимперских вопросах над всеми остальными немецкими государствами. Фактически получалось такое положение, при котором не Германия поглощала в себе Пруссию, а Пруссия растворяла в себе Германию.

Вильгельм I в день провозглашения германской империи, 18 января 1871 г., писал своей жене: «Не сумею тебе описать, в каком настроении я провел эти последние дни, — отчасти ввиду тяжкой ответственности, которую мне приходится на себя взять, а отчасти и прежде всего ввиду того горя, которое я испытываю при мысли о том, что мой титул прусского короля отодвигается на задний план». Но это была совершенно напрасная боязнь; титул прусского короля передал короне германского императора все свои главные оттенки, и прусский характер управления с его преклонением перед материальными богатствами культуры, армией и финансами, с его чиновничьей безответственностью охватил постепенно и германскую империю. Только общественная опора власти теперь обнаружила тенденцию к перемещению — правда, с частыми колебаниями и уклонениями на старые пути — из феодально-дворянских кругов на круги торгово-промышленные, причем эти круги по мере того, как укреплялось их положение, все более теряли свои старые либеральные лозунги и проникались консервативно-авторитарными и милитаристскими настроениями (в этом последнем отношении, как мы видели, немецкая буржуазия сдала свои позиции уже в 1866 г.).

Союз Бисмарка с буржуазией был особенно ярок после 1870 г. В первые годы империи — политика германского правительства является прямым продолжением политики Северо-Германского союза. Только покровительство буржуазии принимает гораздо более ярко выраженный характер. Из пятимиллиардной контрибуции, которую Германия получила от Франции, значительная доля пошла на субсидии промышленникам и новым акционерным обществам. Правительственная помощь совпала с расцветом буржуазии, и в Германии как грибы стали расти разного рода капиталистические предприятия. Это было повторением промышленной горячки 50-х и 60-х годов, только в гораздо более грандиозных размерах. Обществом овладела страсть к легкой наживе, своего рода спекуляционная лихорадка, и Бисмарк не находил нужным мешать этому. А пока, опираясь на свой союз с национал-либералами, он завязывал все более прочные узы немецкого единства. То, что в конституции Северо-Германского союза было провозглашено только в качестве принципов — и имело пока только частичное осуществление, теперь стало облекаться в форму отдельных законодательных актов и получило немедленное практическое применение. В 1873 г. во всей Германии была установлена единая монета и введено золотое обращение. Крупные государства Германии отказались от права иметь своих дипломатических представителей за границей (1871–1872 гг.). В 1871 г. было введено общее почтовое право. В 1875 г. был создан общий Имперский банк. Затем объединению подверглось и судопроизводство, а в конце 70-х годов XIX в. появились суды, действовавшие на основе общеимперских законов. Параллельно с этим шла политика сплочения и объединения армии: в 1872 г. во всей Германии был введен общий военно-уголовный кодекс; в 1874 г. прусский закон о воинской повинности был распространен на всю Германию. Конечно, Бисмарк не забывал и об усилении армии и периодически требовал от рейхстага и новых континентов, и новых ассигнований на военные нужды.

Зато во всем том, что не касалось объединения, коммерческого расцвета и внешнего усиления Германии, Бисмарк не проявлял ни энергии, ни торопливости. К 70-м годам XIX в. относятся всего две реформы Бисмарка, носившие характер борьбы против феодально-консервативных пережитков. Во-первых, это была административная реформа округов (1872 г.), дополненная указами 1875 г. и 1876 г. об административных судах и о надзоре за органами местного самоуправления. Реформа 1872 г. касалась только пяти восточных прусских провинций, где по-прежнему помещикам принадлежала административная, юридическая и полицейская власть над крестьянским населением (на западе этого уже давно не было). Теперь патримониальную власть помещиков должны были заменить назначенные королем чиновники и избранные представители местного населения; именно на низшей ступени — участке (Amtsbezirk) во главе стоял назначенный правительством участковый начальник (Amtsvorsteher), которому помогали избранные от общин старшины (шульцы). Следующей ступенью были уезды (Kreis’bi) под управлением назначенного ландрата, стоящего во главе уездного комитета из шести членов, выбранных окружными собраниями (Kreistag’n); еще выше стояли провинции, управляемые провинциальным директором (Landsdirektor) и провинциальным комитетом, избираемым провинциальным собранием, которое в свою очередь составлялось из делегатов от окружных собраний и муниципальных городских советов. Влияние местного дворянства на провинциальную администрацию этим законом не было вполне уничтожено. В окружных собраниях (Kreistag’ax), которые выбирались на основе прусского трехклассового закона, землевладельцы играли еще очень значительную роль, а между тем эти крейстаги были основным элементом провинциального управления. Тем не менее, реформа 1872 г. значительно урезала права дворянства на местах и потому вызвала со стороны юнкеров самую яростную оппозицию. Особенно сильное сопротивление было оказано прусской палатой господ; королю, чтобы сломить это сопротивление, пришлось прибегнуть к экстраординарной мере: назначению новых 25 членов верхней палаты. Это было сделано Вильгельмом, конечно, по настоянию Бисмарка,