«Полдничали» вдвоем, не считая одного, отнюдь не докучавшего им слуги, который и появлялся-то в горнице только тогда, когда его звали звоном колокольчика. Герда села за массивный дубовый стол напротив Ивана, выпила серебряную стопочку крепкого меда, закусила пирожком с вареной ягодой и стала рассказывать жениху про свою непутевую жизнь. Не все, разумеется. Про убийства и про то, как и за что «вылетела» из Коллегиума, она все-таки умолчала.

Про колдовство говорила вскользь, без подробностей и, конечно, не упоминая древних богинь. Иван, скорее всего, человек широко образованный, «просветленный», как называли таких, как он, в Гардарике, и ее, похоже, действительно любит, но иди знай, как православный христианин воспримет рассказ о встречах своей «суженой, ряженой» со старыми богами? Герда решила не гадать и, не рискуя, попросту упустила эти «мелочи» за ненадобностью. Тем не менее рассказ получился долгий. Просидели в горнице до самого обеда. Почти ничего не ели, да и пили немного. Герда за все время съела пару сладких пирожков, зажевывая горечь неприятных воспоминаний, выпила стопку-другую крепкого меда, чтобы задавить вспыхивавший по временам бессильный гнев, и по глоточку опорожнила пару кубков кваса. Горло пересыхало то ли от непрерывного монолога, то ли от переживаний, которых, увы, при таком рассказе никак не избежать.

Иван все это время сидел напротив, застыв, как изваяние. Молчал, плотно сжав челюсти. Играл желваками и, судя по тому, как временами загорался его взгляд, готов был тотчас же броситься на поиски ее недругов, чтобы рвать «этих вымесков»[34] голыми руками.

«И ведь это я ему предлагаю облегченную версию своего жизнеописания, – подумала Герда, перехватив один из таких взглядов. – Что бы ты сказал, Иван, узнай вдруг все непотребности как есть?!»

Однако именно этого она делать и не стала. Зачем? И так не жизнь, а сплошное мученичество! А ей хотелось, чтобы князь ее не жалел, а любил. И рассказывала она ему обо всем об этом не потому, что захотелось вдруг выговориться. Не захотелось и вряд ли когда-нибудь захочется. Но и совсем ничего о себе не рассказать было нельзя. Начинать семейную жизнь со вранья, тайн и недомолвок совсем не хотелось. Вот она и решилась.

– Ничего не говори! – попросила, закончив свой долгий рассказ. – Я… Мне все это не слишком нравится, и рассказывать все это… В общем, я просто не хочу, чтобы ты узнавал все это от других. Твой отец прав, ты обо мне ничего толком не знаешь. Теперь узнал. Но очень прошу, ничего не говори!

– Не хочешь, не буду, – тяжело вздохнул Иван, вставая из-за стола. – Но если молчать… Могу я тебя хотя бы обнять?

– Можешь, – улыбнулась Герда, вставая ему навстречу. – Разрешаю…

– Обнимай, только не тискай! – хихикнула, оказавшись в кольце его рук. – Лучше поцелуй!

Ну, он ее и поцеловал. Однако и на этот раз продолжения не случилось. Доложили, что баня истоплена, и Герда с Тильдой отправились греться и мыться, и занимались этим долго и с удовольствием, так что за поздний обед сели уже в темноте, при свечах.

Этот стол был накрыт в зале в каменных палатах первого этажа. Иван с Гердой сели в торце, Тильда, дружинники князя и наемники Юэля Бруха – по сторонам длинного стола. Стены вокруг них были сложены из кирпича, пол – плиты тесаного песчаника, потолок – дубовые доски на мощных сосновых балках. Просто, лаконично, но смотрится на редкость хорошо. На стенах несколько тканных из шерсти гобеленов, писанный масляными красками портрет какого-то мрачного лицом рыцаря – наверняка кого-то из предков князя Ивана, – да старое оружие: скрещенные секиры, щиты и мечи, копья, шестоперы и перначи, бердыши и кистени. Просто оружейная палата какая-то, а не пиршественная зала. Но, с другой стороны, смотрелось все это аутентично и настроение Герде поднимало лучше вина. Впрочем, хорош был и сам обед.

В первую перемену на стол подали студни с протертым хреном, квашеную капусту, соленые огурцы и сливы и икру нескольких видов: свежесоленую щучью с перцем и изрубленным луком, красную – малопросоленную стерляжью и черную – осетровую крепкого посола. Икру дополняли копченые лососьи и осетровые спинки. Потом была жирная стерляжья уха, ну а затем слуги понесли мясные блюда: дичь, птицу, поросят и жаренную на вертеле оленину. В общем, пир получился долгим, сытным и пьяным, а после первого же кубка вина – еще и веселым. Гуляли долго, поскольку в охотку и под настроение. Ели, пили, смеялись, даже пробовали петь, и разошлись только за полночь.

Светелка, предназначенная Герде – просторная комната с печью, облицованной цветной изразцовой плиткой, – находилась в деревянном тереме на втором этаже. В покоях стояла просторная кровать под балдахином, вдоль стен расставлены несколько резных сундуков, в которых уже были разложены ее вещи, столик с зеркалом, заменявший трюмо, и еще один небольшой круглый стол с парой стульев находился в свободном пространстве между дверью и кроватью. На стенах висели шкуры зверей: бурого и белого медведей, рыси и волка. Еще одна медвежья шкура была брошена на пол вместо прикроватного коврика, а пол в передней части комнаты покрывал восточный коротковорсный ковер. На столе – шандал на три свечи, кувшин с вином и кубок, на туалетном столике – еще две свечи и на прикроватной полке – одна. Так что в опочивальне было достаточно светло, и это Герде понравилось, поскольку полностью соответствовало ее планам. Планы же эти были просты, но невероятно важны для нее. Этой ночью Герда решила стать женщиной.

Откладывать потерю девственности на неопределенное «потом» ей расхотелось. А тут и случай представился такой, что лучше не придумаешь. Мужчина ей нравится, хотя, возможно и даже скорее всего, она в него не влюблена. Но любовь у нее в жизни то ли еще будет, то ли нет, а желание есть. Тело буквально кричит во весь голос, требуя близости, нежности и страсти. И «суженый, ряженый», официально объявленный ее женихом, вот он здесь – всего в нескольких метрах от Герды, в опочивальне за толстой бревенчатой стеной. Поэтому Герда не стала медлить. Раздевшись и устроившись в постели, она отослала служанок. Дождалась, когда в коридоре второго этажа затихнут голоса и шаги, и, убедившись, – магия великая вещь! – что сейчас кроме них с Иваном в этой части терема никого больше нет, встала с кровати, зажгла одним своим внутренним жаром все свечи разом, скинула рубаху и, оставшись нагой, позвала жениха. Магия зова на такой короткой дистанции сработала не хуже, чем если бы Герда разговаривала с мужчиной, стоя с ним лицом к лицу: не прошло и пары минут, как скрипнула на петлях тяжелая дверь и в хоромы Герды вошел одетый в одни порты князь Полоцкий Иван…

* * *

Эти дни, проведенные в малом детинце князя Ивана, оказались для Герды чем-то совершенно невероятным. Тут и зимняя охота на вепря – с копьем на матерого секача, и огненные фейерверки, которые она запускала в чистом поле ночной порой, и бесконечные пиры, и гонки на тройках.

А еще баня, из которой можно выскочить голой и рухнуть всем телом прямо в снег, долгие разговоры с Иваном обо всем и ни о чем, скачки верхом по заснеженным «полям и весям» и учебные схватки с дружинниками и самим князем Иваном, когда на деревяшках, а когда и с боевой сталью в руке.