Когда музыка закончилась, разгоряченная партнерша Роберта поспешила удалиться, а отец Роберта присоединился к нему за барной стойкой.

Когда мистер Брюер гневался, он высовывал кончик языка между зубов, пряча его лишь для того, чтобы произнести звук «с».

– Боже правый, Бабс! – бросил он Роберту. – Ты кем себя вообразил? Жиголо?

– Я не знаю, что стряслось. – Роберт покраснел. – Я раньше никогда не пробовал этот танец, а тут словно с ума сошел. Я как будто летал.

– Считай, что тебя подбили, – сказал мистер Брюер. – Здесь тебе не Кони-Айленд, и здесь никогда не будет Кони-Айленда. А теперь попроси прощения у матери.

– Да, сэр, – весь дрожа, пробормотал Роберт.

– Ты был точь-в-точь чертов фламинго, который решил поиграть в футбол, – сказал мистер Брюер.

Он кивнул, спрятал язык, с клацаньем сомкнул зубы и пошел прочь. Роберт принес извинения матери и немедленно отправился домой.

Мы с Робертом делили апартаменты с ванной, гостиной и двумя спальнями на четвертом этаже сооружения, именуемого загородным домиком Брюера. Когда я пришел вскоре после полуночи, Роберт, казалось, спал. Однако в три ночи меня разбудила доносящаяся из гостиной тихая музыка, сопровождаемая такими звуками, словно кто-то возбужденно расхаживал из конца в конец комнаты.

Я открыл дверь и застукал Роберта за танго в одиночку. До того мгновения, как он увидел меня, ноздри его раздувались, а глаза были широко раскрыты – горящие глаза арабского шейха.

Он хватанул ртом воздух, выключил проигрыватель и рухнул на диван.

– Продолжай, – сказал я. – У тебя отлично получается.

– Думаю, нам зря кажется, что мы цивилизованные, – сказал Роберт.

– Многие приличные люди танцуют танго, – заметил я.

Он продолжал сжимать и разжимать кулаки.

– Дешевка, примитив!

– Танго не для красоты. Танго для того, чтобы хорошо.

– В Поните так не делают, – проговорил Роберт.

Я пожал плечами.

– А что такое Понит?

– Не хочу показаться невежливым, – сказал он, – но ты, скорее всего, не поймешь.

– Я пробыл здесь достаточно, чтобы понять, что тут практикуется.

– Тебе легко делать замечания. Легко смеяться над тем, за что не несешь никакой ответственности.

– Ответственность? – хмыкнул я. – Ты несешь ответственность? За что?

Роберт задумчиво повел глазами вокруг.

– За вот это… за все. Когда-то все это станет моим, я полагаю. А ты, ты свободен как ветер, ты можешь отправиться куда пожелаешь и смеяться над чем угодно.

– Роберт, – сказал я. – Это всего лишь недвижимость. Если она тебя угнетает, что ж, когда она станет твоей, просто продай ее.

Роберт был потрясен.

– Продать? Но это построил мой прадед.

– Отменный каменщик, – сказал я.

– Это же образ жизни, который исчезает повсюду!

– Счастливого пути, – сказал я.

– Если Понит пойдет ко дну, – сурово проговорил Роберт, – если мы все покинем корабль, кто тогда сохранит традиционные ценности?

– Какие ценности? Приверженность теннису и хождению под парусом?

– Ценности цивилизации! Лидерства!

– Какой цивилизации? Ты о той книжке, которую твоя мать все собирается когда-нибудь прочесть?

– Мой прадед, – заявил Роберт, – был вице-губернатором Род-Айленда.

В качестве ответа на эту невероятную новость я включил проигрыватель, и комнату вновь наполнили звуки танго.

В дверь тихонько постучали, я открыл и увидел юную красавицу Мэри, горничную верхних этажей – она была в домашнем халате.

– Я услышала голоса, – сказала Мэри. – Подумала: вдруг воры.

Ее плечи плавно двигались в такт музыке.

Я подхватил ее и в ритме танго увлек в гостиную.

– С каждым шагом, – сказал я ей, – мы предаем нашу мелкобуржуазную природу и погружаемся все глубже в сердце цивилизации.

– М-м? – пробормотала Мэри, не открывая глаз.

Я почувствовал руку на своем плече. Роберт, задыхаясь от волнения, вклинился между нами.

– После нас хоть потоп, – сказал я, загружая пластинки в автомат.

Так началось тайное падение Роберта – равно как и наше с Мэри. Почти каждую ночь ритуал повторялся: мы включали проигрыватель, Мэри спускалась узнать, что происходит, и я с ней танцевал. Роберт молча наблюдал за нами, потом тяжело поднимался с дивана, словно пораженный артритом старик, и так же молча забирал ее у меня.

Для Писконтьюта это было эквивалентом черной мессы.

Через три недели Роберт был превосходным танцором, по уши влюбленным в Мэри.

– Как такое могло случиться? – спрашивал он меня. – Как?

– Ты мужчина, она женщина, – сказал я.

– Мы совершенно разные!

– Да здравствует совершенная разница, – сказал я.

– Что же мне делать? Что же делать? – подавленно проговорил Роберт.

– Объяви о своей любви, – сказал я.

– К горничной? – не веря ушам, пробормотал он.

– Голубых кровей больше не существует, – сказал я. – У потомков вице-губернатора Род-Айленда нет другого выхода, как только жениться на простых девушках. Это как в той детской игре, когда кому-то всегда не хватает стула.

– Не смешно, – горько проговорил Роберт.

– Послушай, тебе ведь не на ком жениться в Писконтьюте, верно? – заметил я. – Сторож в лесу дежурит уже три поколения, и все здесь давно уже по крайней мере в троюродном родстве. Система взращивает в себе семена собственного разложения, пока жизнь не заставит вас начать смешивать кровь с шоферами и горничными.

– Свежая кровь появляется постоянно, – запротестовал Роберт.

– Свежая кровь уехала, – сказал я. – Вернулась домой в Бикон-Хилл.

– Правда? Я не знал, – удивился Роберт. – Я последнее время вообще мало кого вижу, кроме Мэри. – Он приложил руку к груди. – Эта сила… она делает с тобой все, что пожелает, заставляет чувствовать то, что она хочет.

– Спокойно, мой мальчик, спокойно, – сказал я и отправился прямо спросить у Мэри, любит она Роберта или нет.

Под гуденье пылесоса она отвечала двусмысленно и загадочно.

– Я словно создала его. Практически из ничего.

– Он говорит, ты разбудила в нем дикаря.

– Я о том и толкую. Не думаю, что там был дикарь, которого можно было бы разбудить.

– Какая досада, – заметил я. – А ведь сколько сил потрачено, чтобы держаться от дикарей подальше. Если ты за него выйдешь, у тебя будет очень богатый дикарь.