И теперь уже все в замке станут звать его хозяином.

Имоджин почувствовала, что у нее болят зубы. Оказывается, все это время она что было сил стискивала челюсти. С ее губ сорвалось несколько нелестных эпитетов в адрес этого лорда. Она даже представила, что держит в руках лук и целится в него.

И вот уже стрела со свистом рассекает воздух, чтобы ударить…

Внезапно он оглянулся и посмотрел прямо на нее. Она чуть не спряталась под подоконником, как будто и правда выстрелила. А он поднял руку в молчаливом приветствии и продолжил разговор со слугами.

Они, однако, успели проследить его взгляд и теперь всячески выражали свою радость.

— Слава леди Имоджин! Слава Кэррисфорду!

Она улыбнулась и помахала в ответ.

Вот тебе, Бастард Фицроджер! Они еще не забыли, кто их хозяйка!

Эта простодушная радость немного подбодрила ее, но все еще вызывала раздражение та самоуверенность, с какой он возложил на себя полномочия ее доверенного лица. Чего доброго, люди станут думать о нем как об их лорде, пока она валяется в постели, проклиная свои кровоточащие ноги.

Она откинулась на постель и закрыла глаза. «Отец, отец! — мысленно обратилась она к своему земному отцу, а не к тому, что правит на небесах. — Правильно ли я поступаю? Почему ты так плохо меня подготовил? Я всегда думала, что выберу мужа по твоему совету, а потом буду жить долго и счастливо, зная, что ты по-прежнему заботишься обо мне!

Посмотри на меня, отец! Наставь меня на правильный путь…»

Она услышала, как открылась дверь, и распахнула глаза. На пороге стоял Фицроджер.

— Ты заснула? — спросил он. — Прости, если разбудил. — Он успел снять кафтан и остался в одних лосинах и тонкой белой тунике, перехваченной тонким ремешком. В распахнутом вороте видна была мускулистая шея, блестевшая от пота.

Имоджин торопливо села в постели.

— Я думала об отце, — призналась она.

Он присел на край кровати. Это выглядело ужасно неприлично, и она уже хотела возмутиться, но потом решила, что ей предстоит разговор об очень важных делах и поэтому сейчас не стоит обращать внимание на такие мелочи.

— Ты ведь едва успела его оплакать, правда? — спросил он. — Судя по рассказам, лорд Бернард в тебе души не чаял, и ты должна сильно по нему тосковать.

— Конечно, я тоскую. Но нельзя сказать, что он не чаял во мне души. Он просто меня любил. — У нее перехватило дыхание, и ей пришлось замолчать, чтобы совладать со слезами, просившимися наружу.

— Между прочим, нет ничего стыдного в том, чтобы плакать от горя, если недавно умер близкий человек.

Но Имоджин уже выдержала битву с собственной слабостью и отчеканила:

— Я никогда не буду плакать перед тобой, Фицроджер! В этом я тебе клянусь!

По тому, как окаменело его лицо, она догадалась, что он старается совладать с душившим его гневом.

— Позволю себе надеяться хотя бы на то, что ты не будешь плакать из-за меня, — сдержанно проговорил он. — Однако боюсь, что этого не избежать. — Он встал. — Если ты сейчас не в настроении, думаю, мне лучше уйти.

Он был уже на полпути к двери, когда Имоджин крикнула:

— Стой!

Он обернулся, слегка удивленный, но гораздо больше удивилась она сама. Имоджин не могла бы сказать, почему это так важно: удержать его здесь. Совершенно очевидно, сейчас не самый подходящий момент для разговора о браке.

— Нам надо кое-что обсудить, — заявила она.

— Вот как?

— Ты похоронил без меня мою тетку, — напомнила она ему самую свежую обиду.

— Это было необходимо.

— Ты мог бы подождать один день. Я хотела с ней попрощаться. Она была мне очень дорога.

— Прости. — Имоджин не могла понять, что написано на его лице, но по крайней мере там не было угрозы. — Но получилось так, что откладывать было нельзя.

Ведь не станет же она требовать, чтобы тетю Констанс выкопали лишь ради того, чтобы она могла с ней проститься?

— А как насчет тех бедолаг, которых ты отлавливал в лесу и гнал сюда, словно стало овец?

— У них был такой вид, будто они заблудились, — усмехнулся Фицроджер. — Вот я и показал им дорогу домой.

— Я не желаю, чтобы их наказывали, — проговорила она.

— Никого и ни за что? И не важно, что они натворили?

Он снова издевался над ней и даже не пытался это скрывать!

— Я не желаю, чтобы в Кэррисфорде кого-то пороли кнутом. Я помню, что видела в Кливе.

— Ага. — Ему сразу стало не до веселья. — Ты извелась от жалости к той паре бездельников? Вот пример истинно христианского милосердия!

Имоджин не могла отделаться от чувства, что говорит что-то не то, хотя не могла понять, в чем она ошиблась.

— Пьянство не заслуживает поощрения, но и такого жестокого избиения — тоже.

Он больше не смеялся.

— Имоджин, иногда я могу быть суров, но никогда не бываю жесток. Моим солдатам на посту не разрешается пить ничего крепче разбавленного эля, и все отлично об этом знают. Эти двое не только напились в стельку, но еще и взялись насильничать. Одной из их жертв была маленькая девочка, которая вскоре скончалась. Я имел полное право вздернуть их, чтобы другим неповадно было, но решил, что порку они запомнят надолго.

Имоджин не знала, что и сказать. Они изнасиловали девочку? Сколько ей было лет?

Он пожал плечами, по-своему истолковав ее молчание.

— Ты не видела их жертву, и наказание вполне могло показаться тебе чересчур жестоким. Но поверь, у меня и в мыслях не было наказывать тех людей, что вернулись сегодня в замок. Это наверняка отпугнуло бы остальных.

— Они бы сами вернулись, как только услышали, что Уорбрик ушел, — возразила она. — Просто новости распространяются слишком медленно.

— В этих краях новости разносятся быстрее пожара, леди Имоджин. Вам даже нет нужды посылать гонца к королю. Он уже наверняка прослышал о вашем несчастье. Вы и глазом моргнуть не успеете, как новые толпы поклонников станут обивать ваш порог, включая и милого вашему сердцу Ланкастера. Прикажете мне их принять?

Это снова возвращало разговор к самой опасной теме.

— А разве есть другой вариант? — спросила она, чувствуя, как у нее пересохло во рту. А вдруг он сам сделает первый шаг?

Она увидела, каким пламенем вспыхнули изумрудные глаза, и чуть не потеряла сознание.

— Я, — негромко промолвил он. — Лучше иметь дело с тем дьяволом, которого уже знаешь…

Он оставался совершенно спокоен, но по едва заметным признакам — выражению глаз, слегка участившемуся дыханию — она поняла, что он хочет ее — вернее, Кэррисфорд — больше всего на свете.