И, не дожидаясь ответа, Алек полез в люк.

Клопп вел огромную машину превосходным «змеиным шагом» — штурмовик двигался дикими рывками, словно взбесившаяся лошадь. Ветки хлестали принца по лицу, раскаленный стальной кожух двигателей обжигал даже сквозь перчатки. Ракета прилипла между двумя выхлопными трубами: она шипела и плевалась искрами, от ветра разгораясь все ярче, и красный столб дыма восходил над машиной, распускаясь в небе, словно роза. Алек вытянул палаш из ножен, замахнулся и обрушил удар на проклятую ракету; та развалилась, но вспыхнула еще ярче, словно разрубленное топором горящее полено. Алек снова вскинул палаш и увидел, что клинок пылает — частички фосфора прилипли к лезвию! Он сглотнул, представив, что будет, если эта адская смесь попадет на кожу.

Вдалеке за деревьями вспыхнула цепочка огней. Орудия фрегата окутались дымом. Принц упал на колени и прижался к броне, цепляясь за нее изо всех сил. Донесся рокот залпа, и через несколько бесконечных секунд на шагоход обрушился страшный удар. Сзади взметнулся фонтан земли; Алека оглушило и закидало грязью. Штурмовик подскочил и зашатался. Принц открыл глаза — очень вовремя, чтобы увернуться от падающей на него толстой ветки. В ушах стоял звон, зрение затуманилось от дыма и грязи. Но шагоход выровнялся и побежал дальше.

Похоже, фрегат пристрелялся — каждый новый залп ложился все ближе и ближе…

Алек приподнялся, сжал рукоять палаша и ожесточенно принялся наносить удар за ударом по чадящей ракете. Ядовитый дым ел глаза, огненные брызги срывались с клинка, прожигая пилотскую куртку. Алек чувствовал запах паленых волос. Над ним пронеслась еще пара ракет — прощальный залп убегающих разведчиков, но принц, захваченный борьбой, не обратил на них ни малейшего внимания.

Наконец горящий фосфор отклеился от двигателя, но тут же прилип к лезвию, как комок меда. Алек яростно замахал палашом, пытаясь стряхнуть эту дрянь, но добился только того, что фосфор разгорелся еще сильнее.

Алек выругался. Через несколько секунд на фрегате закончат перезарядку орудий. Оставался только один выход…

«Прости, отец», — прошептал принц и изо всех сил зашвырнул оружие в лес. Потом носком сапога сбил последние горящие капли с брони и пополз к люку.

— Клопп! — крикнул он внутрь. — Теперь вперед, на максимальной скорости!

Прежде чем спуститься, Алек в последний раз оглянулся. Старинный палаш все еще горел среди деревьев, отмеченный столбом красного дыма. Наверняка на фрегате решат, что их последний залп повредил или опрокинул шагоход; возможно, они продолжат обстрел этого места, а уж потом вышлют разведчиков.

К тому времени штурмовик будет уже очень, очень далеко отсюда.

Как только прошел боевой азарт, тело Алека заныло от боли. Его руки и колени оказались исцарапаны и обожжены, от куртки воняло паленой кожей. Оставалось надеяться, что помимо бесценных секретов и фамильных реликвий Фольгер прихватил с собой обычную аптечку, где найдутся средства от ожогов.

Когда Фольгер разглядел опаленные волосы и прожженную куртку своего воспитанника, его лицо застыло.

— Вы в порядке?

— Я цел и невредим, спасибо, граф, — ответил Алек, падая в командирское кресло. — Главное, не останавливайтесь.

С каждым шагом горы впереди становились все выше и выше. Граница была уже совсем близко, и ни единой ракеты в небе. Скоро их снова окутала спасительная темнота. Далеко позади прогрохотали орудия фрегата, но этот залп даже не сбил штурмовик с шага. Похоже, они так и стреляли по отцовскому палашу.

Вот вам секретное оружие, получайте!

Алек улыбнулся и смежил веки. Теперь, проведя месяц в бегах, он наконец-то сможет отдохнуть. Есть надежда, что, когда они доберутся до безопасного места, в его жизни снова появится какой-то смысл.

Хотя бы на время.

— Мне бы хотелось взглянуть на ваших пчел, мистер Шарп.

Дэрин устало подняла взгляд, откладывая в сторону блокнот и карандаш. Только что закончилась ее вахта: четыре бесконечных часа на верхней палуб она всматривалась в горизонт в поисках германских аэропланов. Но доктор Барлоу, казалось, не спала вообще. В своем модном дорожном пальто и котелке ученого она выглядела свежей и нарядной. Рядом вертелся и подскакивал Тацца, выражая безграничное счастье от предстоящей прогулки по внутренностям «Левиафана».

— Моих пчел, мэм?

— Очнитесь, мистер Шарп. Разумеется, я имею в виду колонии пчел «Левиафана». А скажите, вы всегда рисуете во время бритья?

Дэрин взглянула на опасную бритву рядом с блокнотом и вспомнила, что лицо у нее все в мыльной пене. Она давно ожидала, пока кто-нибудь из экипажа пройдет мимо открытой двери и увидит представление, но торчать перед зеркалом, притворяясь, будто бреешься, было еще скучнее, чем срисовывать температурные диаграммы из учебника по аэронавтике.

— Такова жизнь мичмана, мэм, — сказала она, вытирая лицо. — Тратить на учебу любую свободную минуту. И проводить для ученых гостей экскурсии по «Левиафану».

— А вы как думали? — сладким голосом пропела доктор Барлоу.

За прошедшие два дня леди исследовала каждый дюйм корабля, везде таская с собой Дэрин и Ньюкирка. Они забирались даже в гнездилища медуз Гексли в самых недрах воздушного зверя. Отвертеться от этих походов не получалось: из-за перевеса, созданного сумчатым волком, многочисленными нарядами доктора Барлоу и ее таинственным ящиком, на «Левиафане» осталось всего два мичмана. Дэрин не особо скучала по бывшим товарищам, разве что тогда, когда приходилось измерять высоту и кормить летучих мышей. Имелся один огромный плюс (кроме того, что вонючку Фицроя выперли на землю) — Дэрин и Ньюкирку теперь досталось по отдельной каюте. Но при этом доктор Барлоу буквально издергала их своими ежедневными экспедициями.

— Ну, пойдем, Тацца. — Дэрин взяла поводок, и они вышли в коридор.

Они направились в сторону кормы, по лестнице, на верхнюю палубу гондолы. Там находились койки такелажников, хотя Дэрин не понимала, как те умудряются спать в таких условиях: в желудочных каналах «Левиафана» всегда стояла кошмарная вонь, похожая на смесь запахов гнилого лука и коровьего навоза.

В гамаках, развешанных по обе стороны длинного коридора, дремали свободные от вахты матросы. Некоторые, пытаясь согреться, спали в обнимку со своими водородными ищейками: «Левиафан» парил сейчас на высоте восьми тысяч футов, недосягаемый для рыскающих в небе германских аэропланов, и холод на корабле стоял адский.

Никто из такелажников даже не взглянул ни на доктора Барлоу, ни на ее тасманийского тигра: офицеры недвусмысленно объявили, что каждый, кто причинит беспокойство ученой даме, немедленно понесет строгое наказание. В любом случае сейчас было не до флотских суеверий. Накануне Германия объявила войну Франции, сегодня — Бельгии. Поговаривали, что если кайзер до полуночи не уймется, то завтра настанет очередь Британии. Честно говоря, в последнем никто и не сомневался.