Графиня продолжала, не обращая внимание на то, что дочь залилась краской: — Мне говорили, что прозвище своё маркиз Монферратский получил вовсе не потому, что перед ним трепещут враги...

— Как же так? — удивилась принцесса. — Разве «Длинный Меч» не есть напоминание ненавистникам рыцаря, что куда бы ни спрятались они, его клинок везде отыщет их?

Графиня кивнула:

— Конечно. Только вот ведомо ли тебе, что слова «меч» и «клинок» имеют и иное значение? Настоящий рыцарь гордится не только тем мечом, который висит в ножнах у него на поясе. Опытный воин, как ты, конечно, слышала, никогда зря не хватается за своё оружие, а уж если и обнажает его, то жестоко рубится с врагами и не останавливается, пока не одержит победу. И уж если славный маркиз заслужил такое прозвище, пришпоривая итальянских кобылиц в их альковах, то ты скоро забудешь о годах, которые разделяют вас.

Детское личико принцессы сделалось пунцовым, она начала было кусать ногти, но, тут же вспомнив, что это страшно неприлично, отдёрнула руку ото рта и принялась мысленно просить Деву Марию избавить её от греховных мыслей. Однако вместо лица богоматери Сибилле виделись какие-то непонятные вещи — обычные клинки рыцарских мечей, проплывая перед её мысленным взором, превращались в нечто ужасное. Принцессе захотелось вдруг без оглядки бежать из спальни матери, но скромность вкупе с привычкой почитать старших не позволяли ей сделать этого.

— И кроме того, — добавила Агнесса, — я слышала от повивальных бабок, что чем твёрже и длиннее клинок у рыцаря, чем неутомимей он в постели, тем сильнее и крепче здоровьем будет его потомство. Уж эти-то старухи понимают толк в подобных делах, поскольку пользуют многих женщин, и те бывают с ними весьма откровенны.

Более всего на свете Сибилла мечтала сейчас провалиться сквозь землю. Между тем упоминание о здоровом потомстве — мечте каждой женщины, — не могло не сыграть своей роли. Ужас перед предстоящим замужеством немного отступил, что, конечно, далеко не означало окончательной моральной победы Агнессы над монахинями Вифании, однако первые шаги были сделаны и первое зерно пустило ростки.

Тут наконец Пресвятая Дева услышала молитву мятущейся души. Уединённой беседе наступал конец, дворецкий Жан, попросив разрешения войти, доложил о прибытии важного гостя — архиепископа Кесарии; теперь девушка, к своему большому облегчению, могла покинуть покои Графини.

Однако та повела себя неожиданно: когда Сибилла уже поднялась, чтобы уйти, мать вдруг зашептала:

— Не убегай, мне ещё хотелось бы поговорить с тобой. Я постараюсь поскорее выпроводить его святейшество.

Однако, если уж Агнесса и правда желала поскорее закончить беседу с гостем, то поступила она более чем странно. Вместо того чтобы дать дочери уйти или, наоборот, попросить её остаться за столиком, Графиня, схватив Сибиллу за предплечье, повлекла её в другой конец комнаты и велела спрятаться за шторой, свисавшей с балдахина кровати.

— Побудь тут, милая, я постараюсь управиться быстро, — бросила Агнесса и прежде, чем девушка успела открыть рот, возвратилась к столику, чтобы встретить Ираклия. После бурных приветствий кесарийский святитель, утолив жажду кубком любимого кипрского вина, заедать его миндалём не стал, решив отведать иного угощения. Он привлёк к себе хозяйку, но та отстранилась, всем своим видом давая понять ему, что они не одни. Тем не менее, зная, что Сибилла не может их видеть, Графиня присела к Ираклию на колени и прошептала ему на ухо:

— Какие у нас новости? Рассказывайте скорее, я сгораю от любопытства.

— А кто там? — так же шёпотом осведомился гость, устремляя взгляд в направлении кровати.

— Не важно, — махнула рукой хозяйка. — Говорите негромко, и никто ничего не услышит. Так что сказал вам брат Жерар? Как прошло всё дело?

— Всё получилось как нельзя более удачно, душа моя, — сообщил архиепископ. — Насколько мне известно, граф-регент намерен казнить предполагаемого убийцу, чтобы отвести от себя подозрения. Поспешность, с которой наш многоуважаемый сир Раймунд стремится наказать своего человека, ни в коем случае не пойдёт на пользу репутации драгоценного бальи. Я говорил с королём, он ужасно расстроен и крайне раздосадован всем случившимся. Словом, ваш план в этой части как нельзя более удался. Теперь, что касается вашего брата и князя Ренольда. Брат Жерар сказал, что тамплиеры готовы выделить пятьдесят тысяч золотых немедленно и в течение нескольких месяцев собрать остальное. Кроме того, орден предлагает взять на себя все хлопоты, связанные с освобождением вашего брата и его товарища...

— Ах, как я признательна вам, друг мой, и брату Жерару. Теперь я вижу, я не обманулась, положившись на него. Уж о вас-то я и не говорю! Что бы я делала без вас, мой друг?! Я бы просто погибла!

— Не стоит благодарить меня, душа моя! — воскликнул Ираклий, весьма польщённый похвалой Графини. — Благодарите графа-регента, ведь именно благодаря его храбрости, его недавнему исключительному по своей смелости рейда на неприятельскую территорию, сарацины в Алеппо сделались такими сговорчивыми. Раньше-то они и слышать не желали ни о каком выкупе. Так что молитесь за здравие сира Раймунда, госпожа моя! — добавил он со смехом.

Вместо ответа Агнесса обвила полными руками шею архиепископа и крепко поцеловала его в губы, потом в шею и, опустившись на колени, принялась покрывать страстными поцелуями руки.

Едва ли такое поведение могло означать желание получить благословение традиционным для христианки способом. Ираклий бросил растерянный взгляд в сторону кровати — кто мог прятаться за шторой?

— Ого! — воскликнула Графиня, на мгновение отрываясь от руки святителя, и, кося бесстыдными глазами, добавила: — Похоже, ваше священство желает причастить верную рабу Божию? Господь свидетель, она нуждается в утешении!

Озноб охватил Сибиллу, она яростно кусала кончики трясущихся пальцев, мысленно повторяя слова молитвы. Но напрасно она уповала на милость Пресвятой заступницы, кошмар не кончался. Лишённая возможности видеть то, что происходило по ту сторону пропылённой портьеры, принцесса тем не менее всё прекрасно слышала. Вернее, не так — она слышала даже то, чего на самом деле не было.

Перешёптывания матери и её гостя, обсуждавших чисто политические проблемы, казались девушке любовным воркованием двух голубков. Когда же звук голосов утих, до слуха Сибиллы донеслись звонкие смачные поцелуи, и снова шёпот, и снова поцелуи, сопровождавшиеся к тому же ещё и приглушёнными, тщетно сдерживаемыми стонами. Природа этих постанываний была неизвестна принцессе, и потому именно они более всего волновали её, заставляя испытывать ужасный и в то же время сладкий трепет. Временами ей