Сирия опостылела, Махмуд стал настоящим занудой, не верит даже старым слугам, всё боится, как бы кто-нибудь не утаил от него лишний дирхем. Сам хлебает постную похлёбку и грызёт сухари, совсем свихнулся на своём джихаде! Ну скажи, какая связь между священной войной и обеденным меню? Он и Ширку потому спровадил завоёвывать Египет, что не переносит его чревоугодия. У этого другая крайность, наш воинственный курд — обжора и пьяница. Он, похоже, и не слыхал, что Аллах запретил правоверным пить вино. Впрочем, может быть, он и не делал этого, просто у пророка Мухаммеда была подагра...»

«Так кто же хорош для тебя?» — полюбопытствовал Раурт, окончательно сбитый с толку словами любовника.

«Саладин». — Ответ поразил новоиспечённого рыцаря — тогда ещё никто и не думал, как скоро взойдёт звезда молодого Юсуфа, племянника грозного противника франков в Египте — Льва Веры, Асад ед-Дина Ширку. «А как же я?» — растерялся Раурт. «Ты? — с усмешкой переспросил Жюльен. — Ты же мечтал стать рыцарем? Ну так и будь им!»

Наутро франки и их союзники-египтяне ударили на язычников Ширку. Несмотря на то что в разгоревшейся затем битве знаменитый воитель отнюдь не сказал нового слова в военной тактике: он использовал самый распространённый приём — притворное отступление, Амори́к и его железные шейхи всё-таки попались на удочку. Когда центр сирийского войска под командованием Салах ед-Дина начал отступать, рыцари ударили на врага и... оказались в ловушке, поскольку возглавляемый Ширку правый фланг сарацинского войска обрушился на них слева.

Видимо, только по причине сравнительной малочисленности своей армии старый курд не смог одержать полную победу. Сам Амори́к и многие из его баронов избежали окружения, но многие знатные франки угодили в плен. Простой народец, как всегда, в счёт не шёл, никому не было решительно никакого дела до того, что какой-то небогатый рыцарь из Триполи лишился своего оруженосца — время ли плакать по волосам, когда голова, того и гляди, с плеч слетит?

С тех пор и до дня заседания Высшей Курии графства Раурт ничего не слышал о Жюльене. Оставшись один, новоиспечённый шевалье быстро убедился в том, что продолжает быть слугой, поскольку, кто на деле есть бедный рыцарь, как не обычный служилый человек, получающий денежное содержание от своего господина?

Особенной склонности к однополой любви Вестоносец не имел и, расставшись с Жюльеном, женился на младшей дочери небогатого итальянского рыцаря, она родила ему сына и дочку. Девочка умерла, а мальчик рос здоровым. В общем, как и брак, так и в целом судьбу сына корчмаря из Антиохии можно было бы счесть удачными, если бы не печальные обстоятельства последних дней. Кто же сыграл с ним скверную шутку?! Скверную шутку? А не тем же ли самым занимались они с Жюльеном? Знак гонца, выжженный на теле пятнадцатилетнего сына корчмаря Рубена по приказу «благородной дамы Юлианны», никогда не даст рыцарю Раурту забыть, кто он на самом деле. Хотя помнить это ему, судя по всему, оставалось недолго. Теперь Вестоносцу предстояло испить горького варева, которое не раз пили по его милости другие.

«Кто стоит за всем этим? — спрашивал себя узник донжона. — Ненавистники Раймунда тамплиеры? Кто же в действительности тот Роберт Санг-Шо? Эх, не всё ли теперь равно?!»

Вообще Роберт Горячая Кровь (Sanc-Chaude) производил, скорее, впечатление человека хладнокровного. Беда была в том, что в Утремере никто не слышал о нём. Впрочем, сам-то он, Раурт де Тарс, стал ли бы называться подлинным именем, если бы ему поручили столь тонкое дело, как организация убийства пэра Утремера?

Нет, конечно, нет.

И отчего он вовремя не донёс графу? Боялся, что тот косо на него посмотрит? Да и потом, на кого доносить? Одно дело, если бы он сразу сообразил, согласился для вида, а сам сообщил сюзерену, а то ведь даже и лица Роберта Вестоносец описать не мог. Не мог просто потому, что не видел, тот прятал его под кеффе, — а кто бы поступал иначе?

Словом, Раурт сильно сомневался, что кто-нибудь сможет найти этого самого Роберта. Едва ли его вообще станут искать, ведь разбирательство закончилось. Оставалось только дожидаться казни, что узник и делал.

Вестоносец решил было, что и сегодня испытание не состоится, однако очень скоро понял, что ошибся. Заскрежетал ключ в замке, отворилась кованая дубовая дверь, и на пороге появился стражник. Он приходил обычно под вечер и приносил еду, его визит в неурочное время мог означать только одно — к обречённому прислали священника.

Для него тюремщик поставил на земляной пол табурет, воткнул факел в углубление в стене и покинул узилище, сказав, что будет ждать за дверью. Раурт поднялся, подошёл к исповеднику и, опустившись на колени, принял благословение.

— Что тревожит тебя, сын мой? — проговорил тот довольно высоким голосом, показавшимся узнику знакомым — вероятно, Раурту когда-то давно уже случалось исповедоваться этому святому отцу. — Расскажи мне всё без утайки, облегчи свою душу перед испытанием.

«Может, лучше называть вещи своими именами? Почему бы не сказать: “Перед смертью”? — подумал Вестоносец и мысленно спросил: — А как вы думаете, благий отче, что меня тревожит?»

Вслух он сказал:

— Я не виновен в преступлении, в котором меня обвиняют.

— Господу всё ведомо. Укрепись в вере, и Он не оставит тебя. Тому, кто чист помыслами, нечего бояться суда Всевышнего на земле. Сними груз с совести, ведь я здесь за тем, чтобы взять на себя ответственность за прегрешения, совершенные тобой вольно или невольно.

— Но... но с чего начать, святой отец?

— Всё зависит от того, как давно ты был на исповеди, сын мой, — ласково проговорил священник. Раурт мог поклясться, что знал его, хорошо знал. Однако освещение мешало разглядеть лицо исповедника, тому же, напротив, узник был прекрасно виден. Врать не имело смысла.

— Давно, — со вздохом признался Вестоносец, — год... или два...

— Это очень плохо, — покачал головой священник. — Но я отпускаю тебе сей грех. Я тебя слушаю.

Как ни старался Раурт, он не мог припомнить ни одного сколько-либо значительного проступка, совершенного им за последние годы.

— Я частенько жульничаю, когда играю в барабус, — признался он. — У меня есть специальные кости...

— С утяжелением около пятёрки? — не дав узнику закончить, спросил священник.

— Да... и около тройки, — ответил Вестоносец не без удивления. — Если бросать их умело, то всякий раз выпадает или пять-пять, или три-три. У тех