— Дуарте Брандао. О нем я могу рассказать тебе очень мало. Много лет тому назад его захватили в плен и привели ко мне, когда я послал за переводчиком с английского, а моего найти не смогли. Его сильно избили, когда брали в плен, и он клянется, что не может вспомнить своего прошлого.

— И с тех пор ты держишь его при себе? — спросил Чезаре.

Александр погрузился в воспоминания.

— Впервые я увидел его грязным и оборванным. Собственно, он ничем не отличался от других узников подземелья. Второй раз он появился передо мной помытым и приодетым. И что-то в нем напомнило мне Эдуарда Брэмптона, крещеного еврея, который верно служил королю Англии Эдуарду Четвертому. Я видел его только раз, давным-давно, но он остался у меня в памяти, первый еврей, возведенный в рыцари. Потом он служил брату короля Ричарду Третьему, которого, как ты знаешь, убили люди Генриха Тюдора. Брэмптон сражался за Эдуарда Четвертого на суше и на море и практически спас английский флот для Ричарда Третьего. Брэмптон исчез из Англии аккурат в то время, когда в Рим привезли пленника Дуарте Брандао. Тюдоры убили бы его, если б поймали, и даже теперь встреча с агентами Тюдоров чревата для него смертью.

— Так ты считаешь, что он сменил фамилию, отец? — спросил Чезаре. — Значит, Брандао — еврей?

— Если и так, то крещеный, потому что я видел, как он причащался. И последние семь лет он верно служит мне и святой матери-церкви. Он — самый смелый и умный человек из всех, с кем сталкивала меня жизнь, прекрасный военачальник и при этом опытный мореплаватель.

— Я не имею ничего против того, что он — еврей, отец, — Чезаре улыбался. — Просто любопытно, что могут подумать люди, если узнают, что ты, глава святой римской католической церкви, держишь в советниках нехристианина.

Александр хохотнул.

— Я рад, что ты ничего не имеешь против, сын мой, — нотка сарказма исчезла, голос снова стал серьезным. — Ты знаешь мою точку зрения по поводу евреев, Чезаре.

Когда Фердинанд и Изабелла Испанская настоятельно потребовали, чтобы я сажал в тюрьму, пытал и казнил евреев, которые решаются тайно молиться своему Богу, я ответил отказом. Сказал им, что, по моему разумению, испанская инквизиция — мерзость, как и отношение к евреям в их стране. В конце концов, этот народ дал нам закон, дал нам Иисуса. Должен ли я убивать их только потому, что они не верят, что он — сын Божий? Разумеется, нет!

Я не могу остановить наших граждан и даже чиновников от нападок на них, но это определенно не моя политика.

Чезаре знал, что на церемонии, которая проводилась после выборов нового Папы, глава еврейской общины Рима преподносил Папе свиток еврейских законов. Каждый Папа брал свиток и с отвращением бросал на землю. Только его отец поступил иначе. Александр VI тоже отверг свиток, но с уважением вернул его назад.

— А какая у тебя политика, отец?

— Я не буду причинять им вреда, — ответил Папа. — А вот налогами обложу.

В час беды Папу Александра предал человек, которому он всецело доверял, один из его баронов, Вирджиньо Орсини, и Папа счел необходимым отомстить за предательство. Дьявол предъявил права еще на одну душу, рассуждал он, дьявола надобно уничтожить. Самого Вирджиньо схватили, пытали и казнили в подземной тюрьме Неаполя, но эта смерть не утолила жажду мести Александра.

Для Папы случившееся стало битвой между наместником Христа на земле и самим Сатаной. Глава Папской области, он понимал, что должен обуздать местных баронов, этих жадюг, которые не только постоянно сражались друг с другом, но и противились приказам римской католической церкви. Там, где слово Папы, рассуждал Александр, не является законом, расцветает зло, добродетельные люди ничего не могут сделать и власть церкви слабеет. А кто тогда будет спасать бессмертные души?

Александр понимал, что духовная власть должна поддерживаться властью земной. Хотя французская армия ушла из Италии, а оставшиеся немногочисленные отряды были разбиты армиями Святой лиги, Александр знал, что должен примерно наказать предателей, чтобы в будущем такого не повторялось.

И после долгих раздумий решил, что, отомстив Орсини, убедит остальных местных правителей не оспаривать его власть. Для этого он счел необходимым использовать самое грозное из имеющегося в его распоряжении оружия: анафему. Увы, выбора у него не было. Долг требовал публично отлучить от святой римской католической церкви всю семью Орсини.

Анафема считалась самым страшным из наказаний, имеющихся в распоряжении Папы, потому что распространялась не только на эту жизнь, но и на последующую.

Человек, отлученный от церкви, более не мог рассчитывать на приобщение к святым таинствам. Исповедь не очищала душу от грехов, черные пятна оставались до самой смерти, ни о каком отпущении грехов не могло быть и речи. Человек этот не мог венчаться, детей его не крестили, не защищали от дьявола брызгами святой воды.

И когда он отходил в мир иной, его не отпевали, не хоронили на священной земле кладбища. А душа после смерти отправлялась прямиком в ад.

Закрыв Орсини путь на небеса, Александр озаботился уничтожением их земной мощи. Вызвал из Испании Хуана, чтобы он повел папскую армию на врага, несмотря на возражения его жены, Марии Энрикес, ожидавшей второго ребенка. Мария полагала, что и Хуан Второй, которому только-только исполнился год, нуждается в отце.

Но Папа Александр настоял на немедленном приезде сына: после предательства Вирджиньо он более не доверял наемным кондотьерам. Перед Хуаном ставилась задача захватить города и замки Орсини. Одновременно Папа послал письмо своему зятю, Джованни Сфорца, который находился в Пезаро, приказав привести с собой как можно больше солдат и предложив разом выплатить годовое жалованье, если тот приведет их быстро.

* * *

После того, как Хуана отправили в Испанию, Чезаре Борджа надеялся, что его отец поменяет роли, отведенные сыновьям. В конце концов он, Чезаре, постоянно находился рядом, занимался государственными вопросами.

Понимал, что происходит в Италии. Хуан же тяготел к Испании. И хотя Папа раз за разом твердил, что место Чезаре — в святой матери-церкви, тот надеялся на изменения к лучшему.

Поэтому, когда Александр рассказал старшему сыну о том, что Хуан возглавит армию, которая захватит и удержит замки Орсини, Чезаре пришел в ярость.

— Хуан? Хуан? — он просто не мог поверить своим ушам. — Но, отец, он же ничего не знает об управлении войсками. Военная стратегия для него — темный лес. Все его интересы ограничиваются им самим. Он силен в соблазнении женщин, в прожигании состояния семьи, а самая развитая черта его характера — тщеславие. Будучи его братом, я, конечно, должен во всем ему содействовать, но, отец, я могу вести войска с завязанными глазами и добиться больших успехов.

Александр прищурился, глядя на сына.

— Я согласен, Чезаре. Ты умнее и лучше разбираешься в стратегии. Но ты — кардинал, а не воин на поле битвы.