Бабушка ждала гостей с нетерпением, должны были подъехать заклятая подруга, играющая в ее театре комических старух, критик-педофил, любитель Джульетт, и старый поклонник, боевой генерал, работавший на таможне, но на нелегальном положении: деньги брал, но ни за что не отвечал.

Стол накрыли на террасе, внук все привез из дорогого гастронома, сели – и началось.

Боевой генерал сказал тост за вечную молодость юбилярши и получил веером по шее за бестактность, подруга стала вспоминать Анапу в 1972 году и тоже услышала в ответ историю о себе, о ее гениальных старухах, сыгранных после выпуска из школы-студии. Особенно порадовал критик, который так изящно обошел скользкую тему, что было непонятно, о ком он говорит, – по его словам выходило, что бабушке четырнадцать. Он имел в виду роль и значение бабушкиной роли, которую та исполнила наибольшее количество раз в бессмертной пьесе в мировом театре.

Критик ничего не получил, хотя надеялся на автограф Мейерхольда, который написал юбилярше на лифчике одно слово из трех букв – бесценный экспонат времени.

Бабушка берегла его, никому не показывала, но люди это слово знали, а кое-кто видел это у самого Мейерхольда.

Внук нервничал – к десерту должны были привезти подарок, но что-то случилось.

Подарок с шоколадным телом врага ехал в это время по Симферопольскому шоссе в пансионат «Бор». За рулем авто в фирменном костюме с эмблемой Овна на спине сидел водитель Вася, грустный баран из подмосковного города Пушкина.

Жизнь его не удалась, он ехал в «Бор» и думал, что он, умный и талантливый, должен крутить баранку, вместо того чтобы на сцене ломать стереотипы одряхлевшего театра. Он играл Ромео в городском самодеятельном театре и имел головокружительный успех у своей жены Люси – бухгалтера управления культуры и заведующей аптекой Амалии Семеновны, местной Джульетты районного масштаба и вечной любовницы Васи в мирной, несценической жизни.

В обычной жизни она травилась два раза, но не до конца – знала дозы, как медработник, делала для Васи показательные выступления. Но он из дома не уходил, верный был Вася, как все бараны (в смысле Овны).

Звонок заказчика вывел Васю из ступора, он ответил.

– Компания «Овен-экспресс» слушает:

Внук спросил ласково:

– Где ты, гребаный баран?

Вася ответил четко и с достоинством:

– Сороковой километр Симферопольского шоссе, следую с грузом по назначению.

– Твое назначение в хлеву стоять и жевать силос! Тебе надо на Минку! Смотри карту, Колумб!

Ромео открыл путевой лист и понял, что ошибся, – вместо раскаяния возникло чувство досады: почему его, тонкого и ранимого человека, какой-то щенок тычет мордой в дерьмо?

Водитель расстроился, он ехал по Окружной и проклинал весь этот мир, свое место в мироздании и пропустил съезд на нужное шоссе, опять вернулся и вновь стал думу думать.

Кто-то должен был ответить, и он нашел мишень: позвонил Амалии Семеновне, своей Джульетте, и сгоряча сказал ей.

– Ты старая тупая грымза! Я не хочу тебя! Не хочу играть с тобой! Ты бездарна и бездуховна! – Он бросил трубку и даже повеселел.

Равновесие в природе наступило, он понял, что он не последняя жертва, хотя ему кто-то говорил, что последние станут первыми, конечно, но что-то не видно этих перестроений.

Подъезжая через час к пансионату, Ромео был спокоен, как сфинкс; он не знал, какое он животное, но посчитал, что сфинкс гораздо лучше барана, и пошел к клиенту с гордо поднятой головой.

Десерт был уже в разгаре, генерал допивал водочку, критик щипал виноград, подруга доедала ягоды.

Внук и бабушка перемывали обглоданные кости режиссера и готовили ему капканы и ловушки.

Водитель притащил коробку, внук подписал ему документ, хотел послать его по матери, но не стал омрачать идиллию – ну что с барана возьмешь? Водитель Ромео чуть не рухнул замертво, увидев старую Джульетту. Он тайно любил ее много лет, мечтал о ней, хотел сыграть с ней хотя бы раз и слиться в финале со счастливым концом, он давно желал подправить Великого Вильяма.

Достали шоколадного режиссера, тот подтаял от дальней дороги, глаза вытекли, нос поплыл, – бабушка была в восторге, такой радости она не ожидала. Есть его не стали, внук пошептался с бабушкой, они засмеялись и отправили груз прямо режиссеру домой, где он читал роль с новой исполнительницей: они проходили последнюю сцену, когда в дверь режиссера постучали – приехал груз.

Три юноши с горящим взором пили ореховую водку, купленную в розлив у метро «Октябрьское Поле».

Трехлитровая банка уже закончилась, а вместе с ней внезапно закончились сигареты и трава. Группа пьющих вторые сутки молодцов вышла на балкон поискать бычки, брошенные вчера, когда еще всего было в избытке, но ничего не нашла.

Надежда продлить двухдневный дебош без сигарет оказалась под угрозой. Повод для праздника был: после успешной челночной операции в городе Зеленая Гура, в Польской Народной Республике, молотки и две бензопилы «Дружба» улетели на ура, а злотые были вложены в помаду и турецкие свитера, а потом реализованы армянам в «Лужниках» с приличным наваром.

Трое коробейников: два журналиста и тренер по водному поло – стояли на балконе и глядели вдаль, глаз их искал ковбоя «Мальборо», но наткнулся на балкон в соседней «башне», где курили две малолетки.

Один из пьяных усмотрел в одной из них пленительную свежесть старшеклассницы и, почувствовав себя персонажем Набокова, затеял беседу своим разбалансированным от водки языком.

Что говорил, он не помнил, но интерес вызвал, спустился вниз и получил на веревочке пачку сигарет «Стюардесса» болгарского производства и телефон, написанный губной помадой.

На другом конце веревочки на перилах висели две старшеклассницы, тоже выпившие водки в отсутствие родителей и готовые, как Чип и Дейл, спешить навстречу своему счастью.

Их пьяные крики предназначались для бабушки, мешавшей своим присутствием получать телесные радости в диких танцах выпивших девушек. Она, потерпев полчаса, уходила к подруге и оставляла юные дарования до вечера; на соседних балконах шла активная артподготовка словами не совсем печатными с группой юношей, пьяных уже к этому времени до слюней.

Наутро поклонник Набокова, преодолев отвращение к себе, позвонил Джульетте и позвал ее выпить пива и заодно поближе познакомиться.

Пиво было холодным, но слов хватило, чтобы вся улица Конева поняла, что две души с жесткого похмелья плавно въехали в жестокий роман. Подающий надежды журналист стал конвоировать юную школьницу, не отставая от нее ни днем ни ночью – он влюбился.

За первый месяц он сказал ей больше слов, чем написали Шекспир и его соавторы, он имел до этого небольшой опыт с женским полом, но всегда молчал из-за невозможности сказать «мяу» от постоянного употребления, а иногда просто говорить нужды не было, да и некому было сказать, а тут поперло, как из радиоточки.