Я вышла из ее комнаты, оставив за спиной ее дыхание, которое заполняет пространство, ее мысли, которые до сих пор порхают под потолком. Кажется, она сама витает вокруг меня. Вдруг на долю секунды я усомнилась – а существовала ли она на самом деле? Может, вся ее жизнь привиделась мне во сне? Я вбежала в ванную, дернула за шнурок, зажглись лампочки над зеркалом, в их свете я увидела свое отражение. Я задрала футболку: вот здесь, в этом животе, она когда-то сидела, от той поры остались отметины – как будто отпечатки крошечного тельца – тонкие полоски с перламутровым отливом.

Откуда ни возьмись в пустом доме – звуки, запахи, тоска. Воспоминания? Кармел вернулась с прогулки, и ее вырвало прямо за столом. Ничего, ничего, сейчас уберем. Сломалась игрушка – заводная утка все кивает и крякает, никак не останавливается. Пол попытался ее починить – безуспешно. Тогда он сдался и вынул батарейку, заставил игрушку замолчать навсегда. Воспоминания выныривают из темноты, сплетаются в паутину, подстерегают меня, куда ни пойду, везде утыкаюсь в них лицом. Кармел смотрит на меня: «Так мы едем?» Надежда написана на ее лице. «Да, едем. Мы поедем на поезде».

Снова подымаюсь в ее комнату, замечаю, что трудно дышать, открываю окно, чтобы глотнуть свежего воздуха. Лунный свет заливает сад. Отечная физиономия луны смотрит вниз, она распухла – не то от воды, не то от крови, ее рот как трещина, он может в любой момент открыться, и из него вырвется крик. Я схватилась за оконную раму, чтобы не упасть. Возьми себя в руки, сказала я себе.

Я нашла в ящике ее комода материалы для рисования – коробку с фломастерами, кисточки.

– Мне нужна карта, – обратилась я к пустоте. – Я нарисую схему, отмечу всех наших знакомых и знакомых наших знакомых. И возможно, эта схема подарит мне ключ к разгадке.

Я развернула рулон бумаги и прикрепила огромный лист к стене над ее кроватью. Красным фломастером я написала в центре пустого белого пространства: Кармел.

Лиловыми линиями нужно отметить знакомых. Линий все больше и больше, образуется путаница людей и связей: Пол, его братья Шон и Даррен. Люси. Мои подруги – Белинда, Несса, Джулия, остальные, под именем Кармел образуется гнездо, фломастеры ручейками соединяют нас всех. Элис. Человек в лабиринте. Теперь ее друзья – я постаралась вспомнить как можно больше имен ее одноклассников и всех разместила рядами сбоку от нее.

– Где же ты? – я спросила у карты. – Где линия, которая приведет меня к тебе?

Я водила пальцами по нарисованным линиям:

– Эта? Или эта? Должна же быть такая.

Я как можно дальше гнала от себя мысль, что все эти имена не имеют никакого отношения к исчезновению Кармел, что это событие из другого ряда, лишенное связи с нашей жизнью. В конце концов я снова присела у столика рядом с ее кроватью, силы меня покинули, но я осознала – рисование так увлекло меня, что я снова, на какой-то миг, попала в зону забвения.

Наступила моя первая ночь в одиночестве, спала я крепко, ни один сон не нарушил непроглядную темноту. Утром с чашкой чая я поднялась в ее комнату и увидела на стене свою запутанную схему. Карта моей дочери, подумала я. Карта напоминала гигантского диковинного паука, который стремится своими лапами охватить весь мир, чтобы нащупать Кармел.

Пока я стояла и рассматривала цветные линии, эти связи между людьми, я подумала, что передо мной карта и моей жизни тоже, на ней показаны все, кто знал меня и кого знала я, и эта мысль поразила меня. На стене – все, что существует без меня, а меня как будто выплюнули. Теперь нужно найти способ жить одной – или засохнуть и умереть.

Слышатся голоса. Створки дверей распахиваются, становится светло. В проеме стоят двое, их фигуры кажутся черными на фоне оранжевого неба.

Я понимаю, что нахожусь в фургоне.

Один из этих двоих наклоняется, его голова попадает в луч света, и я узнаю дедушку. Я прищуриваюсь – они оба здесь. И дедушка, и Дороти.

Я рада, я счастлива видеть их, мне хочется закричать от радости. Я помню дедушку и Дороти, но не могу сказать ни слова. Я лежу и смотрю, как дедушка опускает металлическую откидную лестницу из фургона на землю. Дороти стоит позади него.

Дедушка широко разводит руки, приглашая выйти. Он кажется больше и сильнее, чем запомнился раньше. Он высоко держит голову, а до этого всегда горбился, и глаза смотрели исподлобья. Сейчас, в розовато-оранжевых лучах, он выглядит довольным – здоровым и счастливым, седые волосы стали длиннее и шевелятся от ветра, бледные глаза светятся. Ладони у него огромные, как лопаты, и он, похоже, очень рад жить на свете.

Я смотрю на Дороти.

Странное дело. Если бы меня спросили, кто мне понравился больше, кто был добрее ко мне, я бы сказала – Дороти. Она обнимала меня и однажды устроила мне пикник по секрету от дедушки, но она тоже изменилась. Я не могу объяснить, как это произошло, но я с первого взгляда поняла, что она изменилась. Очень сильно. Ее лицо в тени, и глаза похожи на черные дыры. Мне с первой секунды ясно, что она перешла на темную сторону.

За спинами дедушки и Дороти садится солнце, оно освещает даже не поля, а просто какую-то дикую местность, из земли повсюду торчат огромные камни. Мой ум обращается внутрь, и я чувствую там, в глубине, каменное яйцо, оно называется «мама умерла, и жизнь изменилась навсегда».

Все это я понимаю в считаные секунды.

Двойняшки вприпрыжку спускаются по лестнице. Они скачут вокруг Дороти и разговаривают с ней на чужом языке, который мне непонятен.

Мне становится страшно. Даже плакать не хочется. Я просто насекомое, которое положили в банку и встряхнули, что было мочи, и теперь оно лежит кверху лапками и даже взлететь не может. Медленно вылезаю из кровати, кое-как спускаюсь по лестнице – не то что двойняшки, без прыжков и танцев, как дряхлая старушонка ползу, еле-еле, как будто ноги вот-вот подломятся.

Дедушка поддерживает меня одной рукой, помогает спускаться.

– Кармел, как приятно видеть, что ты пришла в себя и встала на ноги, – говорит он.

Я хочу ответить, что не очень-то я пришла в себя, а это ползание на полусогнутых вряд ли можно назвать «встала на ноги».

– Добро пожаловать в нашу маленькую семью. Я смотрю, ты уже познакомилась с девочками Дороти. Славные близняшки, милые малышки.

Я киваю. Почему Дороти не говорила мне, что у нее есть дочери-двойняшки? Почему бы ей не сказать: «У меня есть две девочки твоего возраста»? Почему бы не признаться: «Я умею говорить на другом языке»?

Дороти наклоняется над кучей вещей, которые лежат на земле, а двойняшки бегают вокруг нее, как собачонки, которые засиделись взаперти и вот вырвались на волю.

Я чувствую сильную боль в сердце, каменное яйцо становится тяжелее. Мне хочется, чтобы Дороти подошла ко мне, обняла, сказала: «Все будет на пять с плюсом», чтобы мы с ней стали друзьями, как раньше. Но она открывает коробки, вынимает тарелки и банки, ее коричневая кожа блестит на солнце, и мне кажется, что она нарочно не смотрит в мою сторону.